Степь в крови - Глеб Булатов

Полковник Тишевский напрасно спешил в гостиницу «Европа». Номер Марии Александровны Петлицкой был пуст. Зетлинг, все прошедшие дни таившийся для решающего прыжка, нанес удар. Мария Александровна уехала на несколько дней отдохнуть от городской суеты на загородную дачу генерала Романовского. Провожавший ее до Платовского бульвара Минин не вернулся в гостиницу, но купил стакан персиковой воды и добрых два часа провел в тени аллеи, разглядывая праздную публику и размышляя о своем. После ухода Петлицкой Зетлинг провел в номере с четверть часа, спустился в фойе, заказал ужин на десять вечера, бодрым шагом вышел наружу, взял пролетку и растворился среди городской суматохи.

Одним словом, номер Марии Александровны оказался пуст. И напрасно половой стучал в дверь, когда подоспел запоздалый ужин. Окна во втором этаже гостиницы «Европа» черными глазницами взирали сквозь пришедший сумрак на дальнюю северную окраину Новочеркасска…

Граф Алексей Алексеевич Гутарев проживал в половине дома преуспевающего купеческого приказчика средней руки. Здесь граф пользовался всеобщей любовью. Хозяйка заблаговременно приглашала Алексея Алексеевича к обеду и с застенчивой восхищенностью выслушивала его витиеватые и противоречивые суждения о сущности политического момента. В этом доме граф слыл интеллигентом. Дочки приказчика, две из которых уже достигли совершеннолетия, а третья была бойкой и смышленой девочкой, любили непосредственность Алексея Алексеевича и меж собой звали его «наш художник».

Алексей Алексеевич дорожил семейностью, домовитостью своего нынешнего бытия. Он относился к домочадцам приказчика снисходительно, хозяина за глаза считал человеком недалеким, но милым, и с охотою, как нечто должное, принимал все услуги хозяев.

После обеда Алексей Алексеевич по своему обыкновению отер пышные усы, эспаньолку, пожелал всем доброго дня и распрощался до позднего ужина. Довольный собой, весь в мыслях и надеждах, граф направился в свою половину. Гутарев занимал три комнаты и имел собственный выход в старый и ухоженный яблоневый сад.

Алексей Алексеевич вошел в кабинет, вынул с полки первую попавшуюся на глаза книгу, раскрыл ее наугад и погрузился в размышления. Так прошло, должно, около получаса. Часы пробили четверть пятого, и в окно сквозь кроны ветхих деревьев проникли горячие золотые лучи. Гутарева клонило в сон. Он устало потянулся, закрыл книгу и сейчас собирался пойти прилечь, как, к своей полной неожиданности, увидел улыбающееся лицо, заглядывающее через открытую форточку.

Графа передернуло.

– Не пугайтесь, Алексей Алексеевич, – радушно воскликнул Минин и, бесцеремонно просунув руку, дернул за шпингалет и открыл окно. В комнату ворвалась прохлада. – У вас здесь пыльно, – Минин брезгливо отряхнулся и вскарабкался на подоконник.

– А, вот вы где!

Гутарев обернулся и увидел стоящего на пороге и восторженно улыбающегося Зетлинга.

– Право, Алексей Алексеевич, вы славно устроились. Но мы не решились обеспокоить патриархальное семейство, приютившее вас, потому пришлось… как видите… – Зетлинг деланно покраснел и смутился.

– Но мы непременно! Непременно должны были увидеть вас, тем более что проходили совсем рядом! – задорно подхватил Минин.

– А что хозяева не узнают о нашем визите – так то к лучшему, – Зетлинг стыдливо кашлянул и развел руками. – Ведь как было бы нехорошо, если б эти прекрасные люди узнали, что их дорогой гость вовсе не русский интеллигент благородных кровей…

– А самый настоящий мародер и террорист! – воскликнул Минин.

– Что? Что вы? Хватит!

– Присядьте, Алексей Алексеевич, – Зетлинг придвинул стул и силой усадил на него Гутарева. – Мы пришли к вам не для допроса. Мы ни в чем не собираемся обличать вас. Нам все известно. Вы виновны слишком во многом, чтобы оправдаться. Но наш вердикт, его жестокость или милосердие, напрямую лишь зависит только от одной вещи – от глубины вашего раскаяния. Лишь искреннее покаяние способно изменить вашу участь.

– Попытайтесь понять, – Минин наклонился над графом и доверительно заглянул в его большие испуганные глаза. – Вы нас интересуете мало. Нам нужно знать о тех, кто стал зачинщиком кровавых преступлений. Исповедуйтесь перед нами, и закон вас простит.

В комнате наступила тишина. Гутарев сидел неподвижно, обхватив голову руками и издавая тихие стоны. Так продолжалось слишком долго. Минин закрыл окно, притворил дверь, предварительно выглянув наружу и осмотрев пустующую гостиную с огромными черными напольными часами. Зетлинг придвинул кресло к столу и занялся беззастенчивым изучением бумаг графа.

– Дайте воды, – наконец простонал Гутарев.

Минин налил из графина сок и подал его.

– Так вы намерены говорить с нами, или нам лучше уйти? – деликатно поинтересовался Зетлинг. – Хочу лишь предупредить вас, что с нашим уходом сюда явятся совсем другие люди, и у них с вами будет совсем другой разговор.

– Я буду, – выдавил Гутарев, – но откуда вам стало известно о…

– Так ведь вы сами нам рассказали! – отрезал Минин и, казалось, полностью удовлетворил интерес Гутарева.

Граф обреченно облокотился на стол, покрутил ус и начал свой рассказ:

– Выбравшись из одесского плена, я был отправлен мятежным атаманом Григорьевым в Киев. Он поручил мне найти контакты с кружками и обществами в городе, по возможности опереться на противобольшевистскую вооруженную силу и подготовить захват города. Григорьев обеспечил меня рекомендательным письмом, некоторой суммой и полезными адресами. Моя миссия была несложной, тем более что в Киеве в те дни царила анархия, власти не было и каждый творил во что был горазд… И все могло бы закончиться блестяще, если б Григорьев взял город. Но его отряды были остановлены подоспевшими большевистскими подкреплениями, отброшены и рассеяны. Сам атаман пропал без вести.

Мои сообщники по заговору сейчас же переменили свое настроение и выдали меня большевикам. В подвале Киевской ЧК я провел две недели. По странной случайности меня не расстреляли, хотя так долго там обыкновенно не задерживаются. С этим делом комиссары не медлят. Часто расстреливают спустя час или два после допроса, но могут и прямо в камере, без всяких обвинений. Просто за контрреволюционность. Многого я там насмотрелся и уже попрощался с жизнью, когда однажды ночью меня разбудили и повели…

* * *

Коридор Киевской ЧК освещался тусклым стеариновым огарком, привязанным бечевой к выступу неоштукатуренной кирпичной стены. Графа Гутарева с заломленными за спину руками провели вдоль решетчатых дверей и мрачных боковых ответвлений, завели в открытую комнату и усадили на скамью. Со сводчатого каменного потолка лилась грязная вода, воздух пах сажей и копотью. Так прошло с четверть часа. Алексей Алексеевич не вполне понимал, что будет дальше, но однозначно для себя решил совершенно подчиниться воле судьбы, со всем соглашаться и если поведут расстреливать, то идти покорно и встретить смерть с достоинством русского интеллигента. Но в висках его беспорядочно колотило, губы и веки вздрагивали от тяжелого гулкого звука падающих капель, а мысль, не в силах собраться, рассыпалась на мириады мыслишек и подлых движений изможденной души.