Степь в крови - Глеб Булатов

– Я боюсь одного. Что завтра на рассвете на мостовой под окнами Маши найдут нас с тобой. Тогда уже некому будет разыгрывать комбинации и резвиться в кровавых волнах Гражданской войны. Настал час действовать, и я жду от тебя решительности. До сих пор я видел в тебе смелого человека, офицера!

– Ты не столь далек от истины, – усмехнулся Минин, – я произвожу впечатление шального рубаки. Хотя в армию я попал лишь в пятнадцатом году, вольноопределяющимся в драгунский полк. Род Мининых древний, наш пращур получил дворянство в числе первых от Ивана III вместе с наделом в Новгородской земле. С тех пор все Минины посвящали свою жизнь войне. Но мой прадед прервал эту традицию. В 1825 году он, старый кавалергард, был вынужден идти на Сенатскую площадь и ходить в атаки на декабристов. Он был силен, горяч, да к тому же сам участвовал в кружках… При первой возможности он ушел со службы и завещал всем Мининым сторониться военной стези. Его завет строго блюли, – Минин замолчал, ладонью оправил сбившиеся на лбу волосы и, глядя себе под ноги, продолжил: – Я поступил в Московский университет, на историко-филологический факультет. Окончив курс, остался на соискание профессуры, защитил диссертацию. Я похож на ученого? Но представь, что сейчас беседуешь со специалистом по раннему христианству и мистическим течениям первых веков новой эры.

– Тогда, быть может, ты знаешь профессора Знаменского?

– Ису Викентьича?! – Минин оживился. – Как не знать! Вы знакомы? – Минин заметил пренебрежительное выражение на лице Зетлинга и понимающе усмехнулся. – Да, вам было бы трудно сойтись характерами. Он недолюбливает людей в форме, от меня отрекся, когда я ушел на фронт… После революции и первых беспорядков в армии я ушел из полка. Но в Москве шли митинги, кого-то непрестанно убивали, умер отец, и я уехал к тетке в Екатеринодар, дав слово больше не брать в руки оружие. Мы жили на северной окраине города, и ваши отряды, когда еще был жив Корнилов, доходили чуть не до нашего двора. Но я держал слово и не принимал в этом участие. Потом вас разбили, вы ушли на Дон, а осмелевшие большевики устроили в городе резню. Но я по-прежнему жил по-старому и не вмешивался… Пока одним вечером к нам не прибежала соседка, Алина Петровна, вдова купца второй гильдии, добрая приятельница моей тетки. Она была вся растрепана и в слезах, ничего не могла говорить и только умоляла пойти за нею. Я подумал, что грабители. Пришли к ней в дом, а там шесть или семь красноармейцев и еще какой-то хлыщ-недоучка. А дочка Алины Петровны, Леночка, моя ровесница, милая девушка, стоит вся красная и онемелая. Я спрашиваю этого хлыща, в чем дело, по какому праву он обижает женщин. А он, подлец, с наглой рожей сует мне помятую бумажку. Вот она, – Минин вынул из нагрудного кармана желтый листок и подал Зетлингу.

На листке машинописью значилось следующее:

«Мондатъ. Предявителью сего товарищу карасееву представляется право социализировать въгороде екатерин одаре пять душ девицъ возрастомъ отъ 1бти летъ на кого укажетъ товарищъ карасеев. Главком Иванцев».

– Вот… и этот хлыщ заявил, что социализирует Леночку по законному праву, то есть забирает и насилует… Я сперва опешил, а потом, когда спохватился, то ружье у меня уже выбили… Леночка вернулась через два дня. Тогда я еще был без сознания, и она ухаживала за мной, пока я не пошел на поправку. А потом исчезла. Ее искали и нашли на чердаке, там, где в детстве мы вместе мастерили голубятню. Повесилась. Вот так. Я нашел Карасеева, раскроил ему череп и бежал, добрался до партизан и с тех пор в Белом движении. А тетку мою и Алину Петровну большевики расстреляли перед самым падением Екатеринодара… Так что я в самом деле шпак, гражданский олух, интеллигент, и сколько людей из-за моей интеллигентности погибло! Потому так и набросился на несчастного Гутарева, расстрелять хотел, что сам был таким же, но себя ведь не расстреляешь…

Дмитрий Родионович Зетлинг имел основания вполне довериться словам графа Гутарева, наконец выйти из тени и принять брошенный вызов. С его прибытия в Новочеркасск прошло довольно времени, чтобы найти ответы на многие вопросы. Зетлинг не бездействовал. Но, продвигаясь вперед наощупь, впотьмах, ведомый тонкой нитью отголосков фактов и неверных умозаключений, Зетлинг всякий раз сталкивался с непреодолимым препятствием. Он начинал сызнова, но заканчивал тем же. Зетлинг понимал, почти ощущал что-то важное, центр событий, очаг разгорающегося пожара… Но был бессилен доискаться истины.

Зетлингу было жутко от того, что уже сейчас придется вновь столкнуться с Аваддоном. В глубине души штабс-капитан хотел отсрочить этот момент. Но как бы заманчивы ни были увещевания Минина, он принял решение. Зетлинг плохо знал вес участия Никанора Ивановича в делах Аваддона, но их близкая связь была несомненной. И только молниеносность, как думал Зетлинг, могла принести успех предприятию. Впрочем, выбора не было. Ведь на карте стояла честь всего Белого дела, целесообразность самой Гражданской войны и всех кровавых жертв на бесчисленных ее фронтах.

Въехав в Новочеркасск почти одновременно с неудавшимся покушением на генерала Деникина, Зетлинг в первые дни расследования не обратил должного внимания на это происшествие. Он был слишком занят Машей и новизной своей роли. Безрезультатные допросы Михнова, Куцебы и Тишевского, гибель Глебова – все невольно столкнуло Зетлинга с мыслью о совсем других, могущественных силах, виновных в гибели посольства.

Зетлинг разыскал сослуживцев генерала Алмазова по боям в Одессе. Он расспрашивал о личных врагах покойного, возможных столкновениях или интригах против него. Но открытых недоброжелателей Алмазов, кажется, не имел, а интриги против него были столь успешны (сам он никак не противодействовал им), что в убийстве не было смысла. В результате этих интриг последние месяцы перед отправлением посольства генерал провел в бездействии, лишенный всякого достойного своего звания дела. Он отправлялся в Сибирь, рассчитывая занять видное место при Колчаке. Но, как говорили близко знавшие суть дела, и в Омске у Алмазова были расторопные недруги. Генерал был обречен на судьбу вечного посыльного между югом и востоком Белого архипелага.

Зетлинг пришел к выводу, что Алмазов не был опасен и гибель его, таким образом, не могла быть следствием вражды, тем более что при желании осуществить подобную задумку можно было действовать несравненно проще и тише. Зетлинг оставил версию о подоплеке гибели посольства и со всей энергией обратился к личности покойного Глебова. Он имел длительный и не лишенный взаимной приятности разговор с вдовой Лешковской. После этого Ульяна Сергеевна была снабжена достаточной суммой денег и покинула город, а Зетлинг прояснил для себя многое в разнузданной жизни поручика. Конечно же, Глебов не рассказывал своей возлюбленной всего, что произошло с ним в злосчастное путешествие на Каспий. Но глаз женщины внимателен, а ум способен улавливать и воссоздавать картину из отдельных разрозненных ее осколков. После беседы с Лешковской Зетлинг знал, что Глебов был в плену у большевиков и сыграл свою, пускай неясную, роль в гибели посольства.

Пожалуй, любой порядочный следователь Департамента полиции, следуя выработанному за годы чутью, ухватился бы за это открытие, развернул бы все в необразимых масштабах и обвинил в измене мертвого и бессловесного Глебова. На том бы и закончилось дело. Но Зетлинг был человек военный, исполнительный и совестливый. Не имея твердых оснований, он не мог себе вообразить, чтобы офицера могли взять в плен и выпытать у него сведения. А если б Глебов не пошел на уступки, но предпочел смерть? Исчезновение поручика неизбежно насторожило бы Алмазова, и захват посольства врасплох стал бы невозможен. А значит, кто-то отрекомендовал Глебова с той стороны его слабого характера, о которой знали лишь близкие ему люди, Лешковская и Тишевский.