Волчье небо. 1944 год - Юлия Яковлева

– Ты не думай, что мы тебя не полюбили. Ты хорошая. Даже лучше. Мы просто какие-то сами пока не такие. У нас ведь была Таня, и это как-то еще слишком… Ну как-то так всё, – свернул он. – Понимаешь?

Глаза изучали его.

«Разве она поймет? Разве это – можно понять, когда не пережил сам?»

Шурка вспомнил трамвай. Корку инея вместо окон. И такую же тишину. Нет, не совсем такую. Сейчас что-то мягко постукивало.

…Тук …тук …тук.

Как ночная бабочка об абажур.

…Тук …тук …тук.

– Бобка ушел, Сара?

Кивок.

– Ты видела куда? Сара?

…Тук …тук. Тук! Сара смотрела в окно, полное непроницаемых ночных чернил.

…Тук …тук …тук.

Звук доносился от окна. Как будто кто-то постукивал пальцем по стеклу. «Мы же на шестом этаже», – галопом промчалась мысль. Шурка обернулся.

Разумеется, никто не стучался к ним в окно пальцем. Все-таки шестой, в самом деле, этаж старинного ленинградского дома с высокими потолками.

Кукла Сары стучала о стекло своей мягкой головой.

Сердце у Шурки ухнуло, взлетело вверх, в самое горло. «Ее выбросил. Дядя Яша. Тогда. На проспекте». Крошечное тельце упало в мусорный ящик. Он сам видел… Тук. Тук. Тук.

Кукла остановилась. Прижала лицо к стеклу. Посмотрела на обоих угольными глазами. Мол, ну? Шуркины мысли прянули во все стороны. Сара соскользнула с кровати, метнулась к окну.

– Стой! – закричал Шурка.

Но Сара уже повернула щеколду, сырой ветерок ворвался в распахнутую створку.

– Так, – обвел глазами комнату, дернул себя за ус участковый милиционер Пархоменко. – Значит, мальчик. Семь полных лет. Глаза серые. Волосы русые. Без особых примет. Теперь давайте по порядку.

– Какой тут порядок! – возмутился дядя Яша.

– Рассказывайте.

– Я все рассказал.

Дверь была распахнута. Соседи встревоженно заглядывали. Ничего не говорили. Но и не расходились, объединенные сочувствием. Каждый хотел помочь, но не знал как.

– Теперь вы мне расскажите, где он!

– Скорее всего, мальчишка выскочил из квартиры.

– Да не мог он выскочить. Не мог! Я же в коридоре стоял.

Дядя Яша, как все обычные граждане, верил, что милиционерам понятно такое, что не понятно остальным. Старался помочь. Припомнить детали. Было ли что-нибудь странное? Необычное?

– Что такое? – заметил паузу Пархоменко.

– Я говорил по телефону.

– Вот! – победно поднялись усы. – А он у вас за спиной проскочил. И – прыск!

– Куда?

Пархоменко расправил плечи: дело стало ясным. Вынул блокнот, карандаш.

– К другу. Кто его дружки? – карандаш завис в воздухе.

– Не в этом дело, – нахмурился дядя Яша.

– Девяносто девять процентов сбегает из дома и отсиживается у друзей. Пока мамаша с папашей бегают ногами по потолку и зовут милицию.

– Он не мог.

– Все мамаши и папаши так обычно думают. А потом выясняется, что очень даже и мог. Если не у друзей, то в подвал или на чердак. Но это мы все обыщем. Найдем.

Пархоменко молодцевато поднялся.

– Может, он из-за фартука моего в бега пустился? – тревожно подала голос тетя Даша. – Да его ведь и не драли, прости господи, никогда. Пальцем ни разу не тронули. Чего ж он так?

– Какого фартука? – обернулся Пархоменко.

– Фартук соседке разрезал, – хмуро пояснил дядя Яша. Кивнул подбородком на пол.

– Конфликт с соседями? – приподнял усы Пархоменко.

– Нет-нет! – завопили тетя Даша и дядя Яша, умолкли тоже одновременно. И заговорили – опять разом:

– Ничего я не обиделась, – тетя Даша.

– Я фартук возмещу, – дядя Яша.

– Так! – махнул чистой страницей в блокноте милиционер Пархоменко. – Теперь по порядку.

Пока тетя Даша и дядя Яша излагали милиционеру, кто не обиделся и что возместит, пока тот посасывал карандаш и записывал ничтожные подробности, Шурка подошел, поднял тряпку. Развернул в протянутых руках.

Как верно говорят, что за деревьями не видишь леса, так можно сказать, в данном случае сквозь дырки дядя Яша не видел ничего, кроме собственных рук.

Зато видел Шурка.

Испорченный фартук был похож на карту неведомого мира.

Дыры были похожи на континенты. И все они были парными. Две большие дыры в форме груши. И маленькие дырки – тоже две. Две дырки-сосиски подлиннее. Две такие же, но покороче.

Бобка не разрезал фартук.

Бобка из него – вырезал.

Два маленьких кружочка были ушами.

Сердце у Шурки билось в полной тишине, раскачивая комнату, стул с милиционером, дверной проем, растрепанную тетю Дашу.

Никто не обращал на Шурку внимания.

Шурка отошел в угол. На потолке чернело пятно – в блокаду стояла железная печка. Плинтус был отодран. Очевидно, и его тоже скормили печке. Осталась щель. Шуркин палец нырнул в нее без труда. Слепо ощупал. Уперся в стену.

Глаза в тайнике больше не было.

…А из двух стручков получился, стало быть, куцый хвостик.

– Где этот фартук? – зычно воззвал милиционер Пархоменко. – Это теперь вещественное доказательство.

– Чего – доказательство? – не понял дядя Яша.

– Улика! – поднял палец Пархоменко.

Шурка поспешно скомкал. Никто не должен увидеть ничего, кроме дырок. Подал.

Милиционер взял. Покачал головой. Положил на стол. Встал, одернул куртку. Надел фуражку.

– Где ключ от чердака?

Соседи засуетились.

– Я белье вешала, – вспомнила тетя Дуся.

«Все просто!» – сказал в голове у Шурки голос. Бобка сшил нового мишку.

Ни на чердаке, ни в подвале Бобку не нашли.

Пархоменко снял черную трубку в коридоре. Снял фуражку. Торжественно-гробовым голосом объявил:

– Вызываю угрозыск.

И в трубку: «С уголовным розыском соедините». Соседи слушали разговор, замерев. Уголовный! Розыск! Куда уж серьезнее. Трудно было поверить, что такой сыр-бор из-за одного Бобки.

Сыщики, настоящие сыщики, приехали через двадцать минут.

– Капитан милиции Зайцев, – представился их главный. Дядя Яша не глядя пожал руку.

Собака зевнула, так что уши сошлись позади, вывалила язык.

– Работаем, – коротко бросил вожатый. Собака деловито села. Макнула нос в Бобкину шапку.