Возвращение в Оксфорд - Дороти Ли Сэйерс

— Боюсь, вам предстоит трудная работа. Интересно, — добавила Гарриет (которой хотелось поквитаться с мисс Шустер-Слэтт за вчерашнее), — так ли бескорыстны ваши мотивы? Может быть, вы собираетесь изучать очарование английских мужей самым практическим образом?

— А теперь вы надо мной смеетесь, — ответила мисс Шустер-Слэтт с невозмутимым дружелюбием. — Нет, я всего лишь рабочая пчела, а весь мед достается королевам.

— Как все кругом меня изобличает,[59]— пробормотала себе под нос Гарриет.

Можно было бы ожидать, что в Оксфорде удастся отдохнуть от Питера Уимзи и вопросов брака. И хотя сама она обладала пусть сомнительной, но славой, ее раздражал тот факт, что лорд Питер — гораздо более яркая знаменитость и из них двоих люди явно больше интересуются им. Но если уж говорить о браке, то здесь самое место, чтобы трезво оценить этот институт. Что хуже, быть Мэри Этвуд (урожденной Стоукс) или мисс Шустер-Слэтт? Что лучше, быть Фиби Бэнкрофт (урожденной Такер) или мисс Лидгейт? И были бы все эти люди такими, как сейчас, если бы вышли замуж или, наоборот, остались одинокими?

Она забрела в студенческую гостиную, где не было никого, кроме бесцветной, плохо одетой женщины, читающей иллюстрированную газету. При появлении Гарриет она подняла глаза и неуверенно сказала:

— Добрый день! Мисс Вэйн, верно?

Гарриет лихорадочно рылась в памяти. Эта женщина была явно намного старше ее, ближе к пятидесяти, чем к сорока. Кто, черт возьми…

— Вряд ли вы меня помните, — сказала та. — Кэтрин Фримантл.

(Господи, Кэтрин Фримантл! Но она ведь старше всего на два года. Блестящая, умная, живая, лучшая студентка своего выпуска. Господи боже мой, что же с ней случилось?)

— Конечно же я вас помню, — ответила Гарриет, — но я ужасно плохо запоминаю имена. Чем вы занимаетесь?

Как выяснилось, Кэтрин Фримантл вышла замуж за фермера, и все пошло вкривь и вкось. Падение цен, болезни, церковная десятина и налоги, молочный комитет, рыночный комитет, работа до седьмого пота, чтобы только выжить и поднять детей. Гарриет достаточно читала и слышала про спад в сельском хозяйстве, чтобы понимать, насколько это обычная история. Ей было стыдно за то, что она так благополучна, стыдно за свой цветущий вид. Она чувствовала, что скорее согласилась бы снова оказаться под угрозой виселицы, чем в том аду, где живет Кэтрин. Это была своего рода сага, но сага, полная абсурда. Гарриет довольно резко прервала жалобы на жестокосердие церковных уполномоченных:

— Но, мисс Фримантл, то есть миссис… миссис Бендик, это же просто нелепо, что вы всем этим занимаетесь. Выращиваете фрукты, встаете ни свет ни заря кормить птицу, не разгибаете спины, как рабыня. Вы могли бы гораздо больше зарабатывать, если бы писали что-нибудь или нашли еще какую-то умственную работу, а физическим трудом занимался бы кто-нибудь другой.

— Это правда, но вначале я считала иначе. Я приехала с возвышенными идеями о благородстве физического труда. И кроме того, моему мужу не понравилось бы, если бы я не разделяла его интересов. Конечно, мы тогда не думали, что все так повернется.

Какая глупость — так разбазарить свои способности, подумала Гарриет. Весь этот блестящий, вышколенный интеллект запряжен в воз, который могла бы тащить любая деревенская девка, причем с куда большим успехом. Но вероятно, есть что-то, ради чего стоило на это пойти. Она задала вопрос без обиняков.

— Стоило ли оно того? — переспросила миссис Бендик. — Ну да, конечно. Работа не напрасна — служишь земле.

И она дала Гарриет понять, что эта суровая и нелегкая служба гораздо благороднее, чем плетение словес на бумаге.

— Это я готова признать, — сказала Гарриет. — Плужной лемех как предмет благороднее бритвы. Но если ты прирожденный цирюльник, то лучше все-таки быть цирюльником, хорошим цирюльником и, если захочется, использовать прибыль, чтобы усовершенствовать лемех. Это твоя работа — не важно, благородная или не очень.

— Ну, теперь это и есть моя работа, — сказала миссис Бендик. — Нельзя ничего вернуть. Когда бросаешь занятия, ум ржавеет. Если без конца мыть полы, готовить на всю семью, копать картошку, кормить скотину, то твое лезвие тупится. Не надо думать, что я не завидую той легкой жизни, которую ведете все вы, — я завидую. Я приехала сюда из сентиментальных побуждений, и лучше б я этого не делала. Я старше вас на два года, а выгляжу старше на двадцать. Никто из вас не разделяет моих интересов, а мне ваши занятия кажутся пустой игрой. Вы все ничего не знаете о настоящей жизни. Живете как во сне. — Она помолчала, а потом добавила другим, смягчившимся голосом: — Но этот сон по-своему прекрасен. Так странно думать, что и я когда-то занималась наукой. Не знаю, может, вы и правы. Наука и литература переживут цивилизацию, которая их поро дила.

Гарриет процитировала:

Слово бессмертное

Жить будет вечно.

Канут в безмолвие

Взгляд и улыбка,

Но не умолкнут

Лютня и скрипка.[60]

Она задумчиво смотрела в окно на залитый солнцем двор.

— Любопытно, я думала в точности о том же самом, хотя и по другому поводу. Послушайте, я вами страшно восхищаюсь, но, по-моему, вы неправы. Я уверена, что каждый должен делать свою работу, какой бы незначительной она ни была, а не пытаться заставить себя делать чужую, даже самую благородную.

Произнося это, она вспомнила свой разговор с мисс де Вайн — вот и еще один аспект проблемы.

— Все это очень хорошо, — ответила миссис Бендик, — но иногда выходишь замуж за чужую работу.

И правда, но Гарриет предлагали выйти замуж за работу настолько близкую ее собственной, что разница уже не имела значения. А заодно и за богатство, которое делало любую работу необязательной. И снова она почувствовала, что ей несправедливо дается то, к чему многие гораздо более достойные люди стремятся напрасно.

— Наверное, замужество и само по себе важная работа? — спросила она.

— Да. Мое замужество сложилось вполне удачно, но иногда я думаю, что, может быть, мой муж был бы счастливее с другой женой. Он никогда этого не говорит, но я чувствую… Он знает, что я скучаю по… некоторым вещам, и иногда ему это неприятно. Не представляю, почему я вам это все рассказываю, — никогда ни с кем об этом не говорила, а мы ведь почти и не знакомы.

— И я даже не проявила участия. Наоборот, была груба и невежлива.

— Пожалуй, — согласилась миссис Бендик. — Но у вас очень красивый голос.

— Ох ты господи.