Вдали от обезумевшей толпы - Томас Гарди

Тут снизу по лестнице взбежал какой-то карапуз и подошел к ним. Это был малыш кого-то из Коггенов, а эта фамилия, так же как и Смолбери, не менее распространена в здешней округе, чем Эвон и Дервент среди английских рек. Он всегда бежал к своим друзьям поделиться всем, что бы с ним ни случилось, показать, как у него шатается зуб, или как он порезал палец, что в его глазах, разумеется, возвышало его над всеми другими мальчишками, с которыми ничего не произошло; и, конечно, он ждал, что ему скажут "бедный мальчик!", да так, чтобы в этом слышалось и сочувствие и похвала.

- А у меня есть пенни, - протянул нараспев юный Когген.

- Вот как? А кто тебе его дал, Тедди? - спросила Лидди.

- Ми-и-стер Бо-олд-вуд! Он дал мне пенни за то, что я открыл ему ворота.

- А что он тебе сказал?

- Он сказал: "Куда ты спешишь, мальчуган?" - а я сказал - в дом мисс Эвердин, вот куда; а он сказал: "Она почтенная женщина, мисс Эвердин?" - а я сказал: да.

- Вот противный мальчишка! Зачем же ты так сказал?

- А он дал мне пенни!

- Как у нас все сегодня нескладно получается! - недовольным тоном сказала Батшеба, когда малыш убежал. - Ступайте, Мэрией, или кончайте мыть пол, или займитесь чем-нибудь. Вам в ваши годы следовало бы быть замужем, жить своим домом, а не торчать у меня здесь.

- Ваша правда, мисс. Но ведь вот дело-то какое - сватались ко мне все бедняки, а я нос воротила, а чуть побогаче на меня и глядеть не хотели, вот я и осталась одна-одинешенька, как перст.

- А вам делали когда-нибудь предложение, мисс? - набравшись смелости, спросила Лидди, когда они остались одни. - Уж, верно, от женихов отбою не было?

Батшеба молчала и, казалось, была не склонна отвечать, но соблазн похвастаться - и ведь она действительно имела на это право - был слишком силен для ее девичьего тщеславия, и она не удержалась, несмотря на то что была страшно раздосадована тем, что ее только что выставили старухой.

- Один человек когда-то очень добивался моей руки, - сказала она небрежным тоном многоопытной женщины, и в памяти ее возник прежний Габриэль Оук, когда он еще был фермером.

- Как это должно быть приятно! - воскликнула Лидди, ясно показывая всем своим видом, что она представляет себе, как это все было. - А вы ему отказали?

- Он был неподходящая для меня партия.

- Вот счастье-то, когда можно позволить себе отказать, ведь как оно в большинстве-то у девушек бывает - рады-радешеньки, кто бы ни подвернулся, спасибо скажут. Я даже представляю себе, как вы его отставили: "Нет, сэр, Вы мне не ровня! Почище вашего меня добиваются, не вам чета!" Ведь вы в него не были влюблены, мисс?

- Не-ет! Но он мне немножко нравился.

- И сейчас нравится?

- Ну конечно, нет. Что это там, чьи-то шаги?

Лидди вскочила и подбежала к окну, выходившему на задний двор, над которым сейчас уже сгущалась серая мгла надвигающихся сумерек. Изогнутая петлей вереница двигавшихся друг за другом крестьян приближалась к черному ходу. Эта медленно ползущая цепь, состоящая из отдельных звеньев, двигалась в едином целеустремлении, подобно тем удивительным морским животным, известным под названием сальповой колонии, которые, отличаясь друг от друга строением, движутся, подчиняясь единому импульсу, общему для всей колонии. Одни были в своих обычных белых холщовых блузах, другие в белесовато-коричневых из ряднины, заштопанной на груди, на спине, на рукавах, на плечах. Несколько женщин в деревянных башмаках, наподобие калош, замыкали шествие,

- Орда на нас целая идет, - прижавшись носом к стеклу, сказала Лидди.

- Очень хорошо. Мэриен, ступайте вниз и задержите их в кухне, пока я пойду переодеться, а потом проводите их ко мне в зал.

Полчаса спустя тщательно одетая Батшеба вошла в сопровождении Лидди в парадную дверь старинного зала, где в дальнем конце все ее батраки уже сидели на длинной скамье и низкой без спинки лавке. Батшеба села за стол, открыла учетную книгу и, взяв в руку перо, положила возле себя брезентовую сумку с деньгами, вытряхнув из нее сначала небольшую кучку монет. Лидди устроилась тут же рядом и принялась шить; время от времени она отрывалась от шитья и поглядывала по сторонам, или с видом своего человека в доме, пользующегося особыми правами, брала в руки монету из кучки, лежавшей на столе, и внимательно разглядывала ее, причем на лице ее в это время было ясно написано, что она смотрит на нее исключительно как на произведение искусства, а ни в коем случае не как на деньги, которые ей хотелось бы иметь.

- Прежде чем начать, - сказала Батшеба, - я хочу с вами поговорить о двух делах. Первое, это то, что управитель уволен за воровство и что я решила теперь обойтись без управителя, буду управлять фермой сама, своим умом и руками.

Со скамьи довольно внятно донеслось изумленное "ого!".

- Второе вот что: узнали вы что-нибудь о Фанни?

- Ничего, мэм.

- А сделано что-нибудь, чтобы узнать?

- Я встретил фермера Болдвуда, - сказал Джекоб Смолбери, - и мы вместе с двумя его людьми обшарили дно Ньюмилского пруда, но ничего не нашли.

- А новый пастух справлялся в "Оленьей голове" в Иелбери, думали, может, она там на постоялом дворе, но никто ее там не видел, - сказал Лейбен Толл.

- А Уильям Смолбери не ездил в Кэстербридж?

- Поехал, мэм, только он еще не вернулся. Часам к шести обещал быть назад.

- Сейчас без четверти шесть, - сказала Батшеба, взглянув на свои часики. - Значит, он вот-вот должен вернуться. Ну, а тем временем, - она заглянула в учетную книгу, - Джозеф Пурграс здесь?

- Да, сэр, то есть, мэм, я хотел сказать, - отозвался Джозеф. - Я самый и есть Пурграс.

- Кто вы такой?

- Да никто, по совести сказать, а как люди скажут - не знаю, ну им виднее.

- Что вы делаете на ферме?

- Вожу всякие грузы, сэр, а во время посева гоняю грачей да воробьев, а еще помогаю свиней колоть.

- Сколько вам причитается?

- Девять шиллингов девять пенсов, сэр, простите, мэм, да еще полпенса взамен того негожего, что я в прошлый раз получил.

- Правильно, и вот вам еще десять шиллингов в придачу, подарок от новой хозяйки.

Батшеба слегка покраснела оттого, что ей было немножко неловко проявлять щедрость на людях, а Генери Фрей, тихонько подобравшийся поближе, выразил откровенное удивление, подняв брови и растопырив пальцы.

- Сколько вам причитается - вы, там в углу, как вас зовут? - продолжала Батшеба.

- Мэтью Мун, мэм, - отозвалась какая-то странная фигура в блузе, которая висела на ней, как на вешалке; фигура поднялась со скамьи и направилась к столу, ступая не как все люди носками вперед, а выворачивая их чуть ли не колесом то совсем внутрь, то наоборот, как придется.