Феномен полиглотов - Майкл Эрард

В том же архиве находилась история Айры Т. О’Брайена, американца, работавшего кузнецом в Роуме, штат Джорджия. Айра получил прозвище «роумского просвещенного Вулкана». В статье, датированной 1898 годом, указывалось, что О’Брайен говорит на греческом, немецком, французском, испанском, латыни и других языках. Будучи тихим и скромным, он характеризовался как человек «богатырского телосложения» и «недюжинной силы». Автор задавался вопросом: почему «человека с таким неоспоримым талантом удовлетворяла скромная профессия кузнеца»?

Одним из возможных ответов является то, что «скромная профессия кузнеца» в те годы была путевкой в жизнь. В 1838 году губернатор штата Массачусетс Уильям Эверетт упоминал в своем обращении к преподавателям о «просвещенном кузнеце» из Коннектикута Элиу Барритте (1810–1879), который выучил пятьдесят языков без чьей-либо помощи. Двадцативосьмилетний Барритт увлекался лишь двумя вещами: физическим трудом и чтением на иностранных языках. Он всегда говорил, что не искал признания и почестей, которые стали следствием выступления Эверетта. На протяжении десяти лет он учился читать на нескольких иностранных языках, что оказалось попыткой превзойти достижения его умершего старшего брата, а также ковал садовые тяпки и колокольчики для коров. Он с гордостью рассказывал, что приносил с собой в кузницу латинскую и греческую грамматики и изучал их во время перерывов в работе. Но ни тяпки, ни знание языков не приносили ему дохода, и тогда в поисках дополнительной работы переводчика Барритт обратился к одному известному жителю Ворчестера. Тот опубликовал в газете объявление, которое попалось на глаза Эверетту. Поэт Генри Уодсворт Лонгфелло предложил Барритту учиться в Гарварде, но тот отказался, сказав, что без кузнечной работы заболеет. Еще до Пола Баньяна и Джонни Эпплсида Барритт явил собой яркий пример американского умения добиваться всего самостоятельно и веры в самосовершенствование.

Барритт обладал той гибкостью, которая так знакома американцам. Он олицетворял собой веру в самосовершенствование, все еще передающуюся на генетическом уровне. Однако его лингвистические достижения вскоре оказались практически забыты, чего и следовало ожидать. Когда я посетил публичную библиотеку Нью-Бритена в Коннектикуте в поисках информации о Барритте, сотрудники сказали, что я первый, кто захотел узнать, чего он достиг (или утверждал, что достиг) в области иностранных языков: других исследователей больше интересовала одна из его последних работ, где он высказывался в пользу упразднения армии. Когда я попросил у работников библиотеки разрешения порыться в книгах Барритта, они, к своему удивлению, обнаружили там издания на различных языках: Новый Завет на языке хиндустани, грамматику тамильского языка, португальский словарь, крохотную копию «Одиссеи» на греческом, завернутую в клеенку и перевязанную плотной красной тесьмой. Барритт углубленно изучал португальский, фламандский, датский, шведский, норвежский, исландский, уэльский, гэльский и кельтский. За ними следовали русский и другие славянские языки, затем сирийский, халдейский, самаритянский и эфиопский. Один из биографов, Питер Толис, наградил Барритта знанием тридцати языков, биографическая энциклопедия Найта упоминала о девятнадцати[22]. Когда я посетил Американское антикварное общество в Ворчестере, библиотекой которого Барритт также пользовался, то обнаружил, что они располагали словарями и учебниками грамматики гораздо меньшего количества экзотических языков, чем то, которым, по словам самого Барритта, он владел. В 1837 году в их коллекции были книги на тридцать одном языке; на восьми из них можно было найти только копии Нового Завета. Интересно, что в библиотеке общества также содержалось несколько книг на языках американских племен, а именно массачусетском и языке наррагансетов. Но Барритт не стал затруднять себя изучением этих языков: для янки родом чуть ли не из лесной глуши языки коренных жителей Нового Света не казались экзотическими и не имели такого значения, как, скажем, халдейский или самаритянский. «Его непреодолимое и нестабильное влечение к изучению языков было не самоцелью, – писал Питер Толис, – а средством восхождения по социальной лестнице, неким интеллектуальным упражнением, которое он использовал во время отдыха от кузнечного дела».

Элиу Барритт

Барритт никогда не утверждал, что говорит на иностранных языках, – он упоминал лишь о чтении на них. В период наиболее интенсивного изучения языков он тратил четыре часа в день (час за ланчем, три вечером) на учебу и отмечал свои успехи в специальном гроссбухе примерно следующим образом:

«9 июня. 68 строк на древнееврейском, 50 строк на кельтском, 40 страниц на французском, 3 часа изучения сирийского, 9 часов ковки».

Или так:

«10 июня. 100 строк на древнееврейском, 85 страниц на французском, 4 службы в церкви, изучение Библии днем».

В 33 года Барритт внезапно забросил и языки, и инструменты, осознав, как он сказал жителям родного города, что «помимо удовольствия от учебы есть другие вещи, ради которых стоит жить» и что «говорить лучше на живом языке», а сердце его «стремится к правде и добродетели».

Пользуясь своей невероятной лингвистической известностью, он внес вклад в проведение реформ в США, отмену рабства и уменьшение платы за пересылку писем через Атлантику; наконец, написал тридцать книг. Говорят, он стал настолько знаменит, что с него не брали плату за номер в отеле или переправу на лодке. Позднее он возобновил изучение языков, делясь чудесами санскрита с девушками из Новой Англии. Как бы я хотел взглянуть на эти уроки санскрита для молодых леди-янки, во время которых мистер Барритт делился с ученицами своим энтузиазмом под тихий шелест их длинных юбок. После его смерти в 1879 году друзья отмечали его «детскую непосредственность и прекрасный характер».

В 1841 году знаменитый френолог Лоренцо Найлс Фоулер снял гипсовый слепок черепа Барритта. Это был, возможно, первый случай, когда способностям полиглота отвели определенное место в голове, пусть и с помощью френологии, которая некоторое время была модной, хотя позже удостоилась звания лженауки. Френологи считали поверхность человеческого черепа своеобразной картой способностей человека, его личности и характера. Своей задачей френологи видели установление связи размера и формы тридцати семи участков черепа с такими понятиями, как, например, «почитание» и «покладистость».

Вот что заключил Фоулер по результатам проведенного исследования.

На френологической карте орган, отвечающий за языки, находится в области вокруг глаз, впрочем, эта область не была особенно выдающейся у Барритта. Но Фоулер, очевидно, знал, что кузнец не говорил на пятидесяти языках, а только читал на них, поэтому он приписал талант кузнеца области под названием «форма».