Шебаршин. Воспоминания соратников - Валерий Поволяев

Глубокий раскол в советском руководстве и в партии, резко противоположные оценки происходящего в Восточной Европе, всей внешней политики СССР открыто проявились на пленуме ЦК КПСС в феврале 1990 года. Слова Лигачева о необходимости вовремя предотвратить постановку вопроса о пересмотре послевоенных границ и не допустить послевоенного Мюнхена, резкое выступление посла в Польше Бровикова вызвали сочувственный отклик одной части зала и столь же негативную реакцию в другой. Партия утратила то качество, которое лежало в основе всех ее достижений и провалов — монолитность. СССР пошел по пути Восточной Европы.

Отклик в СССР

В январе 1990 года председатель КГБ направил меня в поездку по прибалтийским республикам Советского Союза с конфиденциальным поручением взглянуть свежим взглядом на политическую ситуацию в этом регионе и, что не менее важно, изучить настроения личного состава органов государственной безопасности. Поступавшие доклады свидетельствовали о том, что сотрудники находятся под гнетущим впечатлением событий в ГДР и других странах Восточной Европы, подпадают под влияние националистических сил, испытывают беспокойство за свою судьбу. Думаю, что председатель рассчитывал не только на мой «свежий взгляд». Как начальник ПГУ, я лучше многих представлял себе ситуацию в Восточной Европе, наблюдал ее развитие и, следовательно, был в состоянии приложить восточноевропейскую мерку к Прибалтике.

Наша группа — двое из ПГУ и по одному человеку от управления кадров и управления по защите конституционного строя — провела десятки встреч с руководителями и рядовыми сотрудниками госбезопасности, представителями компартий и администрации, контактами в оппозиции, простыми гражданами различных национальностей.

Наш вердикт по общеполитической ситуации был категоричен — националистические силы Прибалтики не намерены идти на какой-либо компромисс с Москвой и будут, опираясь на поддержку Запада, добиваться полной независимости в самые короткие сроки. Антикоммунистические и антирусские компоненты их политической программы будут усиливаться, борьба с промосковской оппозицией будет вестись все более жесткими репрессивными методами. Записка с отчетом о поездке и этим выводом была направлена лично Горбачеву. Не уверен, что он стал ее читать.

Положение в рядах госбезопасности оказалось еще более тяжелым, чем оно виделось из Москвы. Мысль о судьбе наших коллег в ГДР мрачной тенью нависала над собеседниками, и редкий из них не упомянул Восточную Европу. Пропагандистская кампания против «штази», развернувшаяся на Западе, подхваченная советской и националистической прибалтийской печатью, делала свое дело. Люди теряли уверенность в возможности сохранения Прибалтики в составе Советского Союза, с недоумением воспринимали непоследовательную противоречивую политику Москвы, переставали доверять Центру. Побывавший незадолго до нас в Литве Горбачев, по общему мнению, ясности в намерения советского руководства не внес и не сумел охладить сепаратистские страсти. Органы госбезопасности продолжали работать по инерции, утрачивая ориентацию, энергию, понимание самого смысла своего существования.

Мы пытались развеивать настроения подавленности и обреченности: опираясь на слова Крючкова, сказанные мне перед отъездом, говорили о том, что скоро будет принято законодательство, регулирующее федеральную структуру Союза, которое полностью устроит прибалтов и покажет им невыгоды отделения. Мы убеждали сотрудников в необходимости не падать духом, сохранять единство рядов, разъяснять народу государственное и общественное значение работы госбезопасности, делая упор на борьбе с терроризмом, организованной преступностью, контрабандой. (Кстати, председатель КГБ, кажется, был искренне уверен, что коллеги из МГБ ГДР во многом пострадали именно потому, что их деятельность была окутана глубокой тайной. Он нередко упоминал это.) Мы говорили о том, что Москва никогда не оставит в беде сотрудников госбезопасности, работающих в Прибалтике.

Все это оказалось ложью. В который раз обманутые руководителями, мы обманывали самих себя, своих товарищей, своих подчиненных.

Восточногерманская агентура

Ведомство национальной безопасности ГДР прекратило свое существование. Наш представитель при несуществующем ведомстве и его аппарат продолжали функционировать, но уже на основе личных контактов. Они не только не сократились, но даже расширились. Дезориентированные, сбитые с привычных устоев люди тянулись к советским представителям, стремились поделиться своими страхами и сомнениями, оценками ситуации и совместно определить перспективу. Острая злободневная информация шла в Москву непрерывным потоком. Как и все предшествующие годы, нам не приходилось платить за нее деньги: мы имели дело с людьми, искренне озабоченными судьбой свой страны. Это были не только коммунисты и не только «штази». Возможно, я ошибаюсь, но в Германии меньше всего были заметны антисоветизм и русофобия. Этим она выгодно отличалась от советской Прибалтики и даже Москвы.

Распад восточногерманской разведки, естественно, заставил ПГУ задуматься о судьбе ее агентуры, работавшей, как мы могли судить по информации, в чрезвычайно интересных для нас в то время объектах ФРГ, США и НАТО. Некоторые немецкие коллеги, осуществляющие связь с агентами, в частном порядке предлагали передать их ПГУ. Соблазн был велик, однако и опасность была очевидна.

Было известно, что подавляющее большинство немецких разведчиков во главе с Гроссманом держатся стойко и не допустят раскрытия своих источников. Мы знали о том, что резидент ЦРУ в Западном Берлине посетил нескольких руководящих работников бывшего Главного управления «А», предлагал им сотрудничество за очень большие деньги с перспективой спокойной жизни в США и получил решительный отпор. Американцы заблаговременно готовили позиции для работы по объединенной Германии и стремились опередить своих коллег из ФРГ. В то же время ряд разведчиков пошел на предательство. Не могло быть сомнений, что их число будет расти и, соответственно, возрастать риск, связанный со всеми делами, к которым была причастна восточногерманская разведка.

Руководством ПГУ было принято решение, одобренное председателем КГБ: ни одного из агентов Главного Управления «А» на связь не принимать, отказаться от использования в разведывательных целях бывших сотрудников разведки, от личных контактов с ними не уклоняться, в необходимых случаях оказывая материальную помощь. Может показаться явным противоречием отказ от использования в разведывательных целях с разрешением на поддержание контактов, в ходе которых мы, разумеется, получали представляющую интерес, а временами ценную информацию. Имелась в виду недопустимость поддержания связи с друзьями с применением специфических методов — радиосредств, тайников и тому подобного, что обычно ассоциируется со шпионажем, постановки заданий разведывательного характера, прежде всего по добыче документальной информации, т. е. всего того, что могло бы явиться доказательством незаконности наших действий в случае провала.

Нацеленность на приобретение источников и добычу информации у кадровых разведчиков приобретает почти инстинктивный характер и нередко подавляет чувство осторожности. Я видел, что мои действия воспринимаются многими сотрудниками с недоумением — руководство перестраховывается и упускает великолепный шанс пополнить оперативные возможности разведки. Подобные чувства были мне близки, но приходилось думать не только о своей службе. Наши немецкие друзья были загнаны в угол, их обвиняли в том, что они работали на иностранную державу. Было абсолютно недопустимым предоставить реальные основания для этих обвинений. Таким образом, нужно было сдерживать наступательные порывы работников, подавлять несанкционированные действия, внимательно следить за указаниями руководителей различных подразделений ПГУ — нельзя было исключать, что кто-то попытается обойти решения начальника Службы.