Щит - Василий Горъ

— Ну, что уставился? — возмущенно поинтересовалась сестричка и, не дождавшись его реакции, сгребла с лотка две пышущие жаром сдобы. — Сколько с нас?

— Ч-четыре копья…

Ларка тряхнула волосами и повернулась ко мне:

— Кром, дай ему десятинку[55]!

Я потянулся к кошелю и… застыл: родинка на подбородке, которую мне так нравилось трогать, вдруг посветлела и пропала! За ней куда-то исчез и тоненький шрам на левой брови. А еще через мгновение я вдруг понял, что смотрю не на сестру, а на баронессу д’Атерн!

— Кро-о-ом! Ты меня слышишь? — грозно сдвинув брови к переносице, воскликнула леди Мэйнария. Потом подошла ко мне вплотную, встала на цыпочки, вгляделась мне в глаза и жалобно спросила: — Кро-о-ом, с тобой все в порядке?!

— Да… — сглотнув подступивший к горлу комок, выдохнул я.

Баронесса НЕ УСЛЫШАЛА — сделала шаг назад, сгорбила плечи и… заплакала!

Я метнулся к ней, проснулся и мгновенно оказался на ногах: до меня доносился тихий, на грани слышимости, голос леди Мэй:

— Кро-о-ом? Скажи, с тобой все в порядке?

Метнувшись к решетке, я прижался к прутьям, выглянул в коридор и онемел: в такой же камере, как и моя, только расположенной с противоположной стороны коридора и чуть левее, стояла баронесса д’Атерн! В угольно-черном платье, с роскошной прической и бледная, как полотно!

— Вы мне снитесь, правда? — не веря своим глазам, спросил я.

Леди Мэй отрицательно помотала головой и гордо расправила плечи:

— Нет! Я была у короля, и он признал мое право разделить твою судьбу.

Восьмой день четвертой десятины третьего лиственя

— Пришли, ваша светлость! — промямлил тюремщик, остановившись рядом с очередным дверным проемом, забранным массивной ржавой решеткой, и вставив ключ в огромный амбарный замок. — Это… э-э-э…

— Я понял! — перебил его граф Грасс. Потом повернулся ко мне и ослепительно улыбнулся: — Леди Мэйнария? Вот камера, в которую вы так мечтали попасть!

Издевка, прозвучавшая в его голосе, вызвала у меня почти непреодолимое желание залепить ему хорошую пощечину. Однако я сдержалась, присела в реверансе и учтиво поблагодарила:

— Спасибо, ваша светлость! Вы так любезны.

— Пожалуйста! Всегда к вашим услугам!

— Не премину воспользоваться при первой же возможности.

— Буду искренне рад.

Пока мы обменивались любезностями, тюремщик справился с замком, распахнул настежь дверь и замер, на всякий случай вжав голову в плечи и глядя на носки своих стоптанных сапог.

Ждать, пока граф Грасс «галантно» предложит мне «располагаться», я не стала — приподняла юбки, царственно вплыла в камеру, неторопливо огляделась и позволила себе небольшую колкость:

— А что, пожалуй, не хуже, чем комната, в которой я провела первую ночь в вашем гостеприимном доме.

Скрип зубов Рендалла, наверное, услышали даже за пределами Аверона. Однако, вместо того, чтобы возмутиться или попытаться что-то объяснить, он предпочел ограничиться двусмысленностью:

— Рад, что вам понравилось.

— Кстати, пока вы еще тут… — Я медленно повернулась к нему лицом. — Вы не подскажете, где содержат моего майягарда?

Вместо того, чтобы поинтересоваться об этом у нашего сопровождающего, граф Грасс ответил! Сам! Даже не задумываясь:

— Если я не ошибаюсь, то в какой-то из камер чуть дальше по коридору.

Я мысленно отметила эту несуразность и… похолодела: если Кром был где-то по соседству, то он должен был услышать мой голос и хоть как-нибудь дать о себе знать. А раз не дал, значит, был не в состоянии!

«Только бы его не пытали!» — мысленно воскликнула я и, сделав шаг на подгибающихся ногах, обессиленно опустилась на узкие деревянные нары. Забыв о требованиях этикета и тому подобной ерунде.

Следующие несколько минут я истово молила всех известных мне богов о милосердии к человеку, посвятившему себя спасению чужих жизней, и не слышала ни прощальных слов графа Грасса, ни лязга захлопнувшейся решетки, ни удаляющегося звука шагов. Поэтому, открыв глаза, не сразу сообразила, что осталась одна. Наедине с тошнотворным смрадом, пропитавшим все и вся, холодом, пробирающим до костей, и страхом перед тем, что ждет меня и Крома в ближайшем будущем.

«Все будет хорошо! Его величество дал слово, что лично разберется в обстоятельствах дела, значит, беспокоиться не о чем…» — стараясь не смотреть на железный штырь «Червяка», торчащий из пола в каком-то шаге от моих ног, мысленно пробормотала я. И вздрогнула, наткнувшись взглядом на одну из фраз, выцарапанных на противоположной стене:

«Не верь словам — в них весу нет…»

Сглотнув подступивший к горлу комок, я перевела взгляд на соседнюю надпись и поежилась — кто-то из моих предшественников дал на эту философскую сентенцию довольно лаконичный ответ:

«Ты прав. Но уже слишком поздно…»

Мне стало не по себе — в этих словах звучали обреченность и нежелание сопротивляться судьбе.

«Король Неддар — человек слова! Он не позволит казнить невиновного и очень скоро вытащит нас из тюрьмы…» — подумала я, перевела взгляд чуть левее и густо покраснела: череда рисунков в углу камеры напоминала иллюстрации к свитку Олли Ветерка «Тайны дворцовых альковов», некогда показанному мне Володом. Только, в отличие от иллюстраций к нетленному творению одного из самых удачливых любовников Белогорья, нарисованные на стене переплетенные тела мужчин и женщин выглядели донельзя омерзительно и грязно.

— Какая гадость! — в сердцах воскликнула я и похолодела: прямо под последним рисунком бежала череда изломанных, с трудом узнаваемых букв, складывающихся в слово «больно»…

Мысленно обозвав себя дурой, я вскочила на ноги, метнулась к решетке, отгораживающей камеру от коридора, и вжалась лицом в холодные, как лед, прутья:

— Кро-о-ом! Кро-о-ом, ты меня слышишь?

На мой горячечный шепот никто не отозвался, и я, сглотнув, чуть повысила голос:

— Кром, с тобой все в порядке?

Откуда-то справа послышался приглушенный стон, и я, почему-то решив, что это — голос Меченого, всхлипнула:

— Кро-о-ом? Скажи, с тобой все в порядке?

Слева что-то скрипнуло… и за прутьями решетки, расположенной на противоположной стороне коридора, появилось лицо Бездушного.

Оглядев меня с ног до головы, он ошалело вытаращил глаза и с надеждой в голосе спросил:

— Вы мне снитесь, правда?