Двойники - Ярослав Веров

Только вдруг Иван поднял глаза и увидел, что стоит на Воробьиных горах, прямо перед особняком Глебуардуса Авторитетнейшего, точнее, вот уже несколько минут прохаживается перед парадным крыльцом. «Здόрово», — подумал он и решительно поднялся по лестнице.

Его ждали. Пожилой дворецкий помог снять пальто и неторопливо провел в кабинет.

В кабинете присутствовали: сам Глебуардус, его сестра Катрин и Пим Пимский. Последний выглядел обескураженно.

— А, какие люди! Позволь, Иван, представить тебя моей сестре, — поднялся со своего места Глебуардус. — Вот, Катрин, это наш талант, не знаю даже, как я не приглашал его к нам ранее, ведь ты о нем не раз спрашивала. Иван Разбой. Над какой картиной творите, мэтр? А! Руки всё так же черны, заметь, Катрин, каков цвет его рук. Знаешь ли, он собирает часы из подшипников и прочих шестерёнок.

— Большие часы, даже куранты, случается, — сказал Иван.

— Ведь я ваш фильм смотрела с подругой на прошлой неделе! «Сон горничной».

— Что же, не понравился?

— Отчего? Напротив. Мне ваши фильмы нравятся, они необычны. Вообрази, Глебус, зимний вечер, сумерки… Обширная зала. Горит лишь одна свеча — на рояле. И, опершись на крышку рояля, дремлет горничная. Знаешь, у нее еще такая метелочка, для смахивания пыли. Так забавно, право. И вот зала начинает наполняться людьми. Сперва заходят дворецкие и зажигают все свечи. И свечей так много, что свет заливает всё — и стены, и потолок с таким чудным узором кремовых тонов, и даже снег за окном. Как вам это удалось?

— Включили софиты. Что ж здесь такого, — пожал плечами Иван.

— Вы оригинал, Разбой. И вообрази, Глебус, залу заполняет самая изысканная публика. На дамах, знаешь, такие платья — последней европейской моды, удлиненные с волньерами, эти шляпки с африканскими перьями. Бриллианты ослепительно вспыхивают. И вот один молодой человек, очень даже недурен собой… Где вы его нашли, Иван?

— Да кто там его искал, они сами к нам приходят.

— Вы большой шутник. Так вот, этот молодой человек, этот юный лев, подходит к горничной. Но ее всю не видно, только голова, покоящаяся на руках. И вот он склоняется и что-то ей шепчет на ухо. Она просыпается, удивленно озирается, и, вообрази, она уже одета в белое бальное платье с розовым рюшем. На ней колье со «слезками» голубого жемчуга. А на рояле — большая белоснежная шляпа. Бежевые перчатки на руках…

— И что было дальше? — не вытерпел Пимский.

— Погодите, Пимский. Что же вы перебиваете? Вы этого не желаете понять. Разумеется, сказка о Золушке. Но в картине это не главное.

— Вот как? — заинтересовался Глебуардус Авторитетнейший.

— Ну да, об этом я и пытаюсь вам рассказать. Экие вы, право. Важно ведь не то, что происходит, а то, как происходит. Вот зимний вечер. Вот окна и стены, окрашены закатным солнцем, голубой снег с искринкой. И чуть в стороне — свеча. И всё. Это одно. Затем — свеча, рояль, спящая горничная и полумрак вокруг. Это следующее. Затем прислужники, вспыхивают свечи, и свет заливает всё вокруг, так что снег за окном становится как бы частью залы. И главное — не что делают эти ваши прислужники, а свет. Это он сам вошел и всё осветил. И оказывается, — в нем стало видно всё, что было скрыто в полумраке, нет, не так, — в пустоте залы. А там была вся эта блестящая публика: элегантные дамы, седоусые генералы… Они ходят, беседуют. Музыканты раскладывают ноты. И всё так волшебно, удивительно. И нет никакой горничной. Понимаете, вспыхивает свет — и уже совсем иной мир, но как бы в том же самом. А дальше…

— Ну что скажешь, Пим, — поэтическая натура моя сестра? — Глебуардус Авторитетнейший улыбнулся.

— Я поражен. Надо будет посмотреть фильм. А то как-то вижу весь процесс съемок с задника и после идти в синема уже не тянет.

— Это, собственно, и есть искусство. На площадке бардак, а на экране — фильм, — пояснил Иван Разбой.

— А над чем вы работаете сейчас? — обратилась к нему Катрин.

— Да вот. Не работаю я сейчас. Нет настроения.

— Определенно, вы — загадочная личность. Но я вас понимаю. Гениальные произведения должны рождаться в муках.

— Да не дай бог! — бурно отреагировал Иван Разбой. — С меня хватит и этих снов.

— Каких-каких снов? — буквально впился в него взглядом Глебуардус. — А ну-ка, братец, поведай. Уж не про последний ли поход?

Иван обалдело глянул на него и ущипнул себя за ухо. Поднялся и стал прощаться:

— Извините, прошу прощения, приятно было… Мне надо идти, я спешу…

Глебуардус подошел к сестре, коснулся ее плеча, мол, не удивляйся, всё в порядке, и обратился к Разбою:

— Погоди уходить. Ведь тебя-то нам и недоставало! Что же ты молчал всё это время! Третий недостающий свидетель твиннинга! Извини, Катрин, ты этого еще не знаешь, это наш небольшой секрет, — Глебуардус выразительно глянул на Пима Пимского. Тот обалдело кивнул. — И потом, не пройти ли нам в залу, там, полагаю, всё уже готово к обеду. А? Не удивляйся, Иван, всему есть объяснения. Задержись еще на часок, и тебе всё станет ясным. Итак…

— Ах, дорогой Глебус. Кого ты хочешь провести? — улыбнулась Катрин. — Что ж, я в ваши мужские секреты вторгаться не буду. А теперь прошу всех пройти в залу. В самом деле, Глебус, ты всех нас задержал, а ведь господа, пожалуй, еще не обедали.

После обеда, уже втроем, они собрались в библиотеке. Среди фолиантов царила атмосфера мудрого покоя, что-то вроде полудремы на сытый желудок.

— Ну-с. Что, никто не курит? А я вот сигару выкурю, люблю после обеда. Нет, скорее после ужина, да и то за карточной игрой. М-да. Пожалуй, лучше трубочку, — и Глебуардус потянулся за одной из бережно разложенных в малахитовой чаше трубок.

Пимский бессмысленно листал тома Верова. Разбой озирал огромные шкафы, набитые книгами, и думал о странностях жизни. О том, что дюк знает его секреты, которые Иван никому не открывал.

Все трое расположились в креслах, ближе к окну. Раскурив трубку, Глебуардус Авторитетнейший обернулся к Пимскому:

— Ну что? Вспомнил?

— Что?

— Наш разговор во сне.

Иван вздрогнул. Ему опять захотелось немедленно уйти.

— Наш разговор? — вяло спросил Пим.

— Ну да. Скажешь, раз во сне, значит, неправда? Не отвертишься. Вот, Иван, в чём дело, — обратился Глебуардус к Разбою. — Нам троим снятся удивительные сны. Пимский утверждает, что ему ничего не снится, так он просто ленится вспомнить. Во снах этих мы видим друг друга. События в них развиваются в двадцатом столетии. Именно в одном из таких снов вы, Иван, жаловались мне на последний поход.

— Я припоминаю, но я ведь спал! Как такое возможно, чтобы и вы!..

— А! Слышишь, Пимский, а ведь в его снах о двадцатом и ты бываешь.

— Что из того?