Умри, а держись! Штрафбат на Курской дуге - Роман Кожухаров

К северо-западу, со стороны станции, в небо подымались жирные клубы огромного столба черного дыма. Это горели цистерны с топливом, которые немцы разбомбили утром. Совсем низко над землей, метрах в десяти-пятнадцати, порывы ветра начинали рвать эту исполинскую колонну, разметывать на куски и лоскуты, которые разносило по всей округе. В морозном воздухе стояла едкая вонь горелой солярки.

На это мрачное впечатление накладывалось общее состояние вновь прибывшего старшего лейтенанта. В пути Федор перемерз, и теперь чувствовал, что недужная слабость вяжет его тело, наливает голову, мысли, движения рук и ног тяжестью, такой же свинцовой, как низкое, продувное небо над головой.

Батальон формировали в спешке, на окраине села, в виду железнодорожной станции. Суматоха, создаваемая выгрузкой техники и прибывших строевых частей, усиливалась томительной тревогой от ожидания очередного налета вражеских самолетов.

Тучи были гарантией того, что вражеский авианалет не состоится. На станции железнодорожник, по самый нос закутанный в воротник теплого полушубка, пока объяснял, где может дислоцироваться командование штрафного батальона, успел рассказать, как рано утром, когда метель утихла и тучи рассеялись, «юнкерсы» отбомбили.

Он вместе с двумя только слезшими с «товарняка» лейтенантами успел разыскать помощника начальника штаба батальона и доложить о прибытии, как тут же получил поручение в составе группы офицеров во главе с капитаном Нечитайло выдвинуться для встречи большой партии личного состава.

Приказы Коптюк обсуждать не привык. По голосу пээнша было ясно, что ситуация авральная, требующая срочности и молчаливого исполнения. Тем более что лицо самого помощника начштаба демонстрировало такие недосып и усталость, что Федор даже и заикнуться не посмел о своей возможной простуде.

Но все равно стало досадно. Вон, Дударев и Смижевский, только доложившись о прибытии, чуть не вразвалочку направились к начпроду, уточнять диспозицию по еде. Оно и понятно: пятисоткилометровый переезд в простуженном «товарняке», треволнения насчет того, чтобы не заблудиться и разыскать место приписки – теперь все это позади, и можно спокойно вздохнуть.

Но Коптюк тоже ведь трясся с ними в этом заиндевелом вагоне, и живот у него так же подводило в пути от пустого кипятка да краюхи хлеба, распределенной вместе с банкой тушенки на двое суток. Но их – к начпроду, а его, вместо того чтоб дать перевести дух, – на какой-то чертов полустанок.

Старший лейтенант не стал жаловаться ПНШ на то, что его здорово просифонило в холодном вагоне. Ледяной ветер во время движения состава свободно гулял по вагону, проникая сквозь щели между досками и в дверях. Он чувствовал, что, вместе с позывами голода, изнутри подступают волны какой-то нехорошей муторности, от которой в висках начинало стучать, словно там постукивали маленькие металлические молоточки.

По скрипящему от мороза снегу, ежась от неотступно пробиравшего его озноба, Федор отправился на поиски заместителя комбата по строевой части капитана Нечитайло. Капитан, обмолвившись с вновь прибывшим парой слов, сразу же завернул его в санвзвод, причем повел лично, как какого-нибудь салажонка, не обращая внимания на категорическое «нет» самого Коптюка.

По дороге они и встретили санинструктора второй роты Стешу Вольскую. Капитан, обрадовавшись ее появлению, тут же в шутку отчитал санинструктора: мол, в санвзводе батальона полностью отсутствует бдительность, и вот вновь прибывший офицер с таким температурным видом расхаживает по батальону, а никаких мер не предпринимается.

Зам. по строевой строго наказал Стеше препроводить больного к доктору Тупорезу, потому как сам должен срочно отправляться встречать штрафное пополнение. «Ты не боись, старший лейтенант… Несмотря на такую фамилию, наш доктор режет, как лечит: очень остро!.. Ра-аз! И нет болячки! Правда, Стеша?» – весело подытожил капитан, фривольно приобхватив санинструктора за талию.

Степанида инстинктивно отстранилась, но капитан уже поднимал снежную поземку до блеска начищенными хромовыми сапогами, удаляясь от них прочь. Тут Коптюк от четкого осознания своей неловкости и неповоротливости в разговоре с девушкой погрузился в глубокое молчание. Стеша тоже молчала, шла молча и насупившись. Ей стало неловко и стыдно за то, что капитан при новеньком офицере полез обниматься. Да к тому же тот словно воды в рот набрал и слова не хотел вымолвить.

– Так вы к нам в батальон? – первой спросила она, оборачиваясь к нему на протоптанной в снегу тропинке.

– Да… – коротко и сухо отвечал Коптюк.

В голове у него творился пожар. Кто ж так отвечает, чурбан стоеросовый!

– Я – во второй роте, санинструктор… – повторно представилась Стеша.

– И я – во второй… – напрягши всю силу воли, выдавил из себя Федор. – Вот, должен сейчас пополнение встречать…

– А, так вы тоже у капитана Телятьева? – каким-то неподражаемо жизнерадостным тоном ответила санинструктор.

До чего же приятно звучал ее голос здесь, посреди этой заваленной сугробами, провонявшей гарью, станции. И этот вопрос… Или ему показалось, но она как будто обрадовалась услышанному от него известию. Наверное, у него уже начинается бред.

Тропинка вела вдоль дощатых низких строений, похожих на бараки или большие сараи. Возле одного из них правый валенок Степаниды скользнул влево, нога подкосилась, и девушка повалилась в сугроб. Федор тут же бросился на выручку санинструктору, но так и повис над нею, не решаясь дотронуться до девушки. В полушубке и валенках, барахтаясь в снегу, она никак не могла подняться.

– Ну что же вы… дайте хоть руку… – наконец, не выдержала она.

Тогда Федор рывком наклонился и подхватил ее на руки, так что на какой-то миг девушка оказалась на весу, прижатой к нему. Сквозь полушубок девушки и свою шинель Федор ощутил хрупкое и, одновременно сильное, напрягшееся тело девушки.

Лицо ее, раскрасневшееся, будто росой, покрытое растаявшими снежинками, коснулось его носа и губ.

– Отпустите же… – сердито выдохнула Степанида. – Вы весь горите, у вас жар…

Когда они вошли в помещение, временно отведенное под нужды санвзвода, выяснилось, что доктор Тупорез отсутствует. Об этом неприветливо сообщил угрюмый фельдшер, который перекладывал и переставлял в тесном пространстве ящики. Фельдшер санитарного взвода Шинкарюк, как представила его Степанида, окинул вошедшего следом за Стешей старшего лейтенанта вызывающим, исполненным презрения, взглядом.

Когда выяснилось, что перед ним командир одного из подразделений штрафного батальона, фельдшер сразу свои эмоции утихомирил. Но все равно в тусклом свете керосиновой лампы на Коптюка то и дело глядел его тяжелый, исподлобья и с недобрым вызовом, взгляд. Видно было, что не по душе недовольному фельдшеру пришлось появление здесь Коптюка, то ли из-за того, что его вообще побеспокоили, или из-за того, как вошли – шумно, смеясь – молодой командир с запыхавшейся, развеселившейся санинструктором.