Демон против Халифата - Виталий Сертаков

Тем временем оставшиеся в живых турки засели в укрытиях и обстреливали освещенную посадочную площадку. Махмудов улегся под гулким брюхом дирижабля, не спеша заложил в арбалет стрелу с металлическим наконечником, прицелился в ближайший из трех прожекторов.

Крррак!! Сразу стало темнее.

— Парни, сверху! — Коваль непосредственного участия в бое не принимал, приглядывал в кабине за связанными турецкими пилотами. Зато он сразу заметил стрелков в вышине.

Фон Богль моментально сменил тактику, уступив поле наземного боя Карапузу. Митя не стал церемониться, подхватил труп врага и, прикрываясь им как щитом, попер с пулеметом в сторону ближайшей палатки. Там укрылись те, кто спасся от первой атаки пивовара.

Крра-ак! Взорвался второй прожектор.

Дробиченко лежал ничком, заслонив голову руками. Артур прикрыл глаза, мысленно угадывая, где находится каждый из его бойцов.

Озерник удалялся все быстрее, разоблачаясь на ходу. Он проскочил мимо второй палатки, не обращая внимания на торопящихся оттуда полусонных солдат, скользнул, низко нагнувшись, касаясь камней руками. Ему почти не приходилось наклоняться, чтобы дотянуться передними конечностями до земли. Артур глядел на колдуна через иллюминатор. Он уже третий раз наблюдал завораживающее зрелище «оборота », но привыкнуть не мог. Привыкнуть к колдовству невозможно, как к холоду, как невозможно привыкнуть дышать под водой…

Кррак!! Лопнула лампа над посадочной штангой. Расул закинул арбалет за спину, перекатился назад за миг до того, как пуля выбила искру из булыжника в том месте, где только что находилась его голова, змейкой утек во мрак. Карапуз захватил блокпост, отбил у врага пулемет и спросил у президента, что делать с пленными.

Турки продолжали стрельбу, кто-то отчаянно визжал на пределе голосовых связок, кто-то выкрикивал слова молитвы. Тело цеппелина пробили в нескольких местах, воздух выходил с нарастающим, вибрирующим свистом, вибрация передавалась такелажу. Артуру казалось, что даже зубы зазвенят, если крепко сжать челюсти.

И посреди шума фон Богль стрелял на звуки дыхания, на звуки шагов противника, на звон металла. Фон Богль нахохлился, присел, стал похож на больного замерзшего вороненка. На самом деле он слушал. Артур с восхищением наблюдал за работой своего телохранителя. Маленький немец действовал как хищная росянка. Притаившись за углом скособоченной палатки, он почти незаметно поводил круглой внушительной головой в капюшоне, вычленял ошибочные действия врагов среди общей суеты, стонов и стрельбы.

И вдруг, из мрака, гулко пролаяли револьверы.

Визжащая, распевная молитва оборвалась. Замолк автомат, стрелявший одиночными.

В пещере стало еще темнее. Погас третий прожектор. Теперь внутренности «тюльпана» освещались лишь естественным светом, падавшим вертикально, отчего притянутый к земле дирижабль и пятак пространства вокруг него приобрели сходство с цирковой ареной во время исполнения опасного номера.

Где-то кашляли и стонали раненые, удушливо несло самодельным порохом и соляркой. Фон Богль сделал еще несколько выстрелов; сверху посыпались камешки и прилетели два мертвеца. Звучно шлепнулись, скатились с верхушки дирижабля.

— Все, кажись, — из темноты произнес Митя Карапуз.

— Слава те, господи, — русский старичок-штурман нервно перекрестился, сжавшись в комок на полу рубки.

Коваль ждал. Зрение у чингиса было острее, чем у него, по крайней мере при естественном освещении, и выслеживать врагов в лесу он умел прекрасно, но ощущать противника сквозь стены пока не научился. И никогда не научится, думал Коваль, слушая, как Озерник перебирает лапами…

Именно лапами. Артур отвлекся и снова пропустил тот неуловимый миг, когда человек превращался в зверя. Серая тень, похожая одновременно и на волка, и на гиену, и немного на медведя, прыгала с уступа на уступ, забираясь туда, куда не смогли бы добраться ни Богль, ни Карапуз.

Озерник бесшумной молнией скользил по опасным карнизам наверх, к пулеметным гнездам, устроенным в расщелине, через которую недавно проплыл воздушный тихоход. Засевшие там вражеские солдаты втянули наверх веревочные лестницы. Они не решились спуститься, когда в пещере началась стрельба; Дробиченко заранее предупредил, что у внешних постов существует строгая установка — не реагировать, что бы ни произошло, следить за ущельем и никого не пропускать в разлом. Шестеро солдат, прильнув к амбразурам, с тревогой вглядывались в пороховой дым, накручивали вертушки телефонов, перекликались между собой и с товарищами, засевшими в рукотворном «гнезде» по другую сторону расщелины. Никто из них не догадался посмотреть вниз, потому что подобраться снизу было невозможно.

Невозможно для человека, даже очень сильного.

Пулеметчик даже не успел позвать на помощь, когда прямо перед ним, из пустоты, возникла вытянутая оскаленная морда, с вполне человеческими глазами и длинными, широкими ушами. Что-то схватило пулемет за ствол и рвануло с чудовищной силой, разом сломав пулеметчику два пальца. Но закричать он так и сумел, гибкий зверь навалился, полосуя горло и грудь дюймовыми когтями.

Находившийся позади первого номера расчета капрал как раз накручивал телефон, в сотый раз пытаясь дозвониться до офицера. Его нервы и так были на пределе, кургузый чекмень не спасал от холода, в корзине от проклятой влажности заплесневел хлеб, у подчиненных разболелись животы. Неделю назад им доставили продовольствие на лодке, но смена так и не пришла. В письме начальство объясняло, что людей не хватает, все силы брошены на священную борьбу с неверными, и гарнизону острова вменялось крепиться и уповать на Аллаха, как поступали все достойные сыны родины.

Сегодня неожиданно показался дирижабль великого визиря, сам он помахал условным сигналом, а потом сразу же стрельба…

Капрал дергался, приказ вменял ему не покидать «гнездо» на каменном карнизе, где они спали, сменяясь, уже третью неделю, доедали последние заплесневевшие лепешки и запивали дурно пахнущей водой из бурдюков…

Шайтан, успел подумать капрал, и в следующий момент челюсти сомкнулись у него на горле. Затем капрала приподняло, дернуло, ноги заболтались из стороны в сторону…

Третий номер расчета спал. Пареньку-курду едва стукнуло семнадцать; его поймали вербовщики паши, едва ли не на аркане притащили в лагерь рекрутов, вручили форму и заставили принять присягу. Таких, как он, в лагере оказалось большинство; им пригрозили, что заберут на службу к джиннам их женщин и разрушат в деревнях колодцы, если они откажутся вступать в непобедимую армию Карамаз-паши. Если же они согласятся, то могут рассчитывать на богатые земельные наделы, золото и быков. Деваться было некуда, а через несколько месяцев втянулись, позабыли обиду, окрепли…

Курд проснулся от сильного удара в плечо, вскочил, привычно нащупывая саблю, но не смог сразу продрать глаза: что-то горячее, соленое захлестнуло лицо. Потом он понял, что за тяжесть свалилась на него — это было обезглавленное туловище капрала, из воротника куртки торчал огрызок позвоночного столба и толчками выливалась кровь. Молодой янычар все пытался поймать ладонью винтовку, но тут когтистая лапа одним ударом сорвала с него скальп, а вторым вырвала нижнюю челюсть. Умирая, курд нажал на курок.