С любовью, бывший - Алёна Снатёнкова

– Ты издеваешься? Думаешь, показав мне сиськи, я сразу забуду, как с тазиком за тобой гонялся? Или как ты…

Не хочу это слушать.

Не хочу больше знать, что успела натворить под действием запретного градуса.

Сама набрасываюсь на его рот, с силой прикусывая губы. Глеб резко, словно того и ждал, хватает меня за волосы, и сам задает темп поцелуя. Мне ничего не остается, как попытаться подхватить ритм, и просто на секунду забыться, растворяясь в этих новых ощущениях.

Глазами трахаются?

Если нет, то я точно псих.

Потому что, смотря на мартышку, мы с ней уже миллион раз синхронно кончили. И моя фантазия выдаёт кучу поз, но больше всего мне хотелось остановиться, на той, где Майя сидит на мне.

И, блядь.

Аверина словно читает мои мысли, и сама садится сверху, отдавливая при этом стоящий как кол, член.

Когда она захватывает мой язык, я готов в глотку заорать от восторга, но сопляк во мне давно помер, поэтому я просто перехватываю инициативу.

Хватаю её за задницу, с силой сжимаю кожу, заранее уверенный, что оставлю отпечатки пальцев. Да и к чёрту. Плевать на всё. Хрен после такого на неё хоть один урод посмотрит. Будут знать, что эти булки уже в пожизненном рабстве. Почему пожизненном? Да хер его знает. Просто кажется, что одного траха с мартышкой мне будет маловато. Одним разом я не нажрусь. А сейчас, я до одури голоден.

– Мы не должны. – Стонет мне в рот мартышка, не пытаясь вырваться. – Глеб, пока не поздно…

Не поздно?

Да легче взрыв атомной бомбы отменить, чем меня остановить. Нет тормозов. Откуда они могут быть, когда голая пчелка на мне пируэты задницей наматывает?

– Попробуешь остановиться, и потом будешь мне передачки в тюрягу таскать. Меня посадят, мартышка. За жесткое изнасилование посадят.

На слове жестком она мурлычет, и с наслаждением прикусывает нижнюю губу.

– Идиот.

– Который тебя сейчас трахать будет.

С этими слова приподнимаюсь сам, хватая ее под задницу. Встаю и сажаю Майя на стол, попутно снимая тугие шорты. Она с жадностью наблюдает за этим процессом, сканируя меня кровожадным взглядом. Рычу, когда освобождаю член из тряпичных оков. Ухмылка появляется на моей морде, когда вижу, как глаза мартышки становятся похожи на пятирублевые монеты. Раздвигаю в разные стороны стройные ноги, притягивая её ближе к себе. Пальцем провожу по влажному клитору, и мой череп взрывается.

Он, блядь, разрывается на мелкие кусочки.

Мартышка, краснея, пытается сжать ноги, но я лишь сильнее развожу их, другой рукой продолжая орудовать между ними.

– Не отводи взгляд, – приказываю, когда вижу, что она старается смотреть куда угодно, но не на меня.

Это бесит.

Это раздражает.

Мне нужны её глаза.

Мне нужно читать в них всё то, что она испытывает в этот момент.

– Глеб, пожалуйста…. – вырывается из неё, когда я снова надавливаю на её клитор.

– Пожалуйста, войди в меня? Ты это хотела сказать? – Блядь, если она сейчас скажет хоть слово про спор, то я выкину её с балкона. Ей-богу, выкину. И даже потом жалеть не буду.

Пока она на секунду зависает, беру член в руку, и провожу им по влажным складкам. Мартышка выгибается, еще ближе пододвигаясь ко мне бедрами.

– Глеб, я…

Заткнуть ей рот.

Мне нужно заткнуть ей рот.

Майя в протесте кладет свои ладошки мне на плечи, а я уже понимаю, что она вспомнила про наш уговор. Догадываюсь, что мне сейчас придется сдаться. Придется сломать себя и начать умолять. По-другому не смогу. Если сейчас же не окажусь глубоко в ней, то снесет крышу. Она нужна. Именно сейчас нужна, когда я уже успел разогнаться.

– Глеб, я девственница. – тихий шепот, который сначала оглушает, а потом заставляет заржать во весь голос.

Но, благодаря этому, мой таранящий локомотив врезается в бетонную стену.

– Мартышка, эта самая ебанутая отмазка, которую твой мозг только мог придумать.

Шлюхи иногда пытались набить себе цену, в момент срывания одежды, рассказывая всякие сказки. Но ни одна из них, никогда и не заикалась о девственности.

Ни одна не опускалась настолько, чтобы брехать об этом.

Но мартышка перешла все границы.

Она еще раз решила долбануть по больному.

Сука.

Сука, которая ещё год назад сама призналась, что первым у нее был – другой.

Сама не поняла, как признание вырвалось из моего рта. Как-то случайно. Слова разгромили комнату, словно холостая граната. Эффект был, но его одновременно и не было. Конечно же, Мамаев не поверил. Да было бы странно, если бы он принял всерьез такое заявление. После всего, что я ему когда-то наговорила, после каждого удара под дых, его теперешний смех даже удивления не вызывает. У меня и злости в ответ на него нет. И обиды.

Я его понимаю.

Странно это говорить, но я понимаю Глеба.

Клянусь, сама бы рассмеялась, окажись на его месте.

Но своих слов обратно не заберешь.

Не перемотаешь время. Нет маховика, который сможет откинуть меня на минуту назад. Ничего нет. Есть одна реальность, где я готова откусить себе язык, за этот секундный промах, последствия которого, нужно разгрести немедленно.

Но сначала…

Сначала мне нужно одеться.

Ощущение свободы, которое было, когда руки Глеба касались меня — улетучилось. Сейчас я со стыдом осознаю, что сижу перед парнем абсолютно голая. Сейчас, мне уже не комфортно.

Момент прошел.

Его больше нет.

А жаль.

– Отмазка? Ты думаешь, мне нужны отмазки? Победителей не судят, Глеб. Мы ведь с тобой оба знаем, что ты бы проиграл. – Мой хладнокровный голос, разрезает повисшую тишину в комнате. Злость, с которой мы смотрим друг на друга, будоражит кровь в жилах.

Мамаев не двигается, но я слышу его частое дыхание.

Почему меня задевает это молчание?

Почему он не продолжает орать, обвиняя меня во всех смертных грехах?

Почему, черт возьми, он молчит, когда я хочу услышать его голос?

Я спрыгиваю со стола, руками пытаясь прикрыть наготу. Со стороны, наверно, это кажется смешным, но мне плевать. Мне нужна одежда, она как щит, как панцирь, за которым можно спрятаться. Хочу уйти в комнату, чтобы хоть в полотенце обмотаться, но когда прохожу мимо Глеба, чувствую, как меня хватают за руку и рывком притягивают к себе. С силой ударяюсь об каменное тело, но стараюсь не показывать боль на лице. Поднимаю голову, и утыкаюсь в жесткий взгляд, который прожигает во мне дыру.