Заговор, которого не было... - Георгий Миронов

Откуда взяты эти фантастические сведения — до сих пор не известно.

И Орловский Василий Иванович, он же Варнухин Фе­дор Сидорович, он же Хейнеман, он же Скобелев, 1888 г. р., уроженец Черниговской губернии, был по постановлению Президиума Петрогубчека расстрелян 24 августа 1921 г. С «начальником террора» было покончено. Товарищи Зино­вьев, Кузьмин, Анцелович и памятник товарищу Володар­скому могли спать спокойно...

Знакомство с материалами дела позволяет согласиться с опасениями В. Н. Таганцева (недаром он ставил в качестве одного из условий своего «сотрудничества с органами» психиатрическое освидетельствование В. И. Орловского и освобождение его как неспособного отвечать за свои по­ступки) и с мнением О. Рафаиловой: «начальник террора», возможно, и представлял опасность для советской власти, но вряд ли мог быть руководителем «террористической группы» — он самим-то собой, судя по рассказам свидете­лей, руководил с большим трудом.

Но ведь в «тергруппе» были и вполне разумные люди, можно сказать, интеллектуалы. Может быть, с юридичес­кой или психологической точки зрения они представляли опасность для вождей революции, или, на худой конец, для памятников им?

«Прощай, геолог...»

Знакомлюсь с делом другого господина, входившего, судя по обвинениям, в тергруппу, — В. М. Козловского.

Умен, образован, обходителен, разумен в словах и по­ступках. Право слово, если бы тогда на польском кладбище не «избрали» Василия Ивановича «начальником террора», лучше бы подошла на роль лидера кандидатура Козловско­го. Виктор Михайлович родился в 1883 г. в Орловской гу­бернии, на момент ареста служил сотрудником Геологи­ческого комитета ВСНХ. Взяли его в июне 1921 г. Знаком­ства с В. Н. Таганцевым он и не скрывал, однако заявил, что оно имело семейный характер. А вот дальше арестован­ный «террорист» начал говорить совсем не то, что нужно было следствию: отрицал знакомство с людьми, фамилии которых ему назывались (он ведь в отличие от В. И. Орлов­ского был абсолютно нормален и сразу не мог понять — почему он должен считать знакомыми совершенно незна­комых ему людей?). От него ждали экстремистских поли­тических заявлений — как-никак террорист, а на террор можно пойти лишь в состоянии крайнего озлобления на противника. Но и тут постигло следователей разочарование. На допросе 16 июня 1921 г. Виктор Михайлович пока­зал: «Я аполитичен. Каждая партия, стоящая у власти, вы­зывает у большинства оппозиционное к себе отношение. Я не мог стать участником какой-либо контрреволюционной организации, ибо не имел определенного идеала, никогда я не вел никакой агитации». Встречаются, наверное, и апо­литичные террористы. Но что-то никак не походил на эк­стремиста сотрудник Геологического комитета ВСНХ. В сущности, единственное, что было доказуемо и чего он от следствия и не скрывал, — это факт его личного знаком­ства с профессором Таганцевым. Помните, мы уже отме­чали этот аспект действовавшей тогда системы: арестовы­вались знакомые подозреваемых, потом знакомые знако­мых... Что-нибудь да всплывало: либо происхождение, либо антисоветские настроения. Что-нибудь арестован­ные да вспоминали... А если им это не удавалось сразу, то им помогали вспомнить. И уточнить показания. Система срабатывала в большинстве случаев. Сработала она и в от­ношении В. М. Козловского. В тот же день, спустя не­сколько часов (!) он дает совсем иные показания. Стоило за дело взяться опытнейшему особоуполномоченному ВЧК Я. Агранову, и на свет появились такие показания В. М. Козловского:

«...в марте деятельность организации оживилась (это той организации, в которой он, как говорил поутру, не со­стоял и о существовании которой ничего не слышал, с ру­ководителем которой — профессором Таганцевым — про­сто дружил семьями!)... Начались конспиративные сове­щания в задней комнате, в которых я... участия не принимал». Интересно, что сегодня, читая показания под­следственных, написанные многие десятилетия назад, ясно видишь, как они создавались, словно стоишь за спи­ной пишущего, чувствуешь его мучения, переживания, со­мнения, видишь его надежды: вот тут напишу так, и вы­скользну... Не поймают... Это признаю, а вот это — нет. Но, как любили в стенах ЧК повторять старинную русскую пословицу: «Коготок увяз...» Словом, если увяз хоть чуть- чуть — пропал...

Написал В. М. Козловский, после весьма доверитель­ной беседы с Я. Аграновым, что присутствовал при конс­пиративных встречах контрреволюционеров-террорис­тов — и все. Дальше он может сколько угодно твердить, что ничего не слышал. Его заставят вспомнить то, что он не слышал. Он может уверять, что ничего не видел, никого не знает. Опытные товарищи освежат его память, назовут тех, кого он не видел... А он еще на что-то надеется, наивный. Пишет: «Названной организации я не знал, к деятельности ее относился отрицательно». Это уже для странички сати­ры и юмора. Если бы за этими косноязычными «признани­ями» образованного человека не стояла жизненная траге­дия. Какие уж тут улыбки. За строками — мучительная борьба человека за жизнь и честь! Он пишет правду: не знал он ничего о «Петроградской боевой организации» и знать не мог, ибо в том масштабе, в каком ему предлагали при­знать, она существовала лишь в фантазиях следователей и в материалах фальсифицированных допросов. Но беседа В. Козловского с Я. Аграновым продолжается. И Виктор Михайлович «вспоминает» все новые и новые детали своей контрреволюционной деятельности: «Совершенно не знал, кто и в каком размере финансирует организацию». Но этого мало. Хоть что-нибудь может он выжать из сво­ей биографии российского интеллигента, порочащее его перед пролетарской общественностью! Вспомнил, нако­нец, — в ответ на настоятельные просьбы следователя: «Я во время февральского выступления рабочих отнес в Гор­ный институт... пару... прокламаций, где студенты пригла­шались поддержать рабочих...» Так и слышишь усталый, с хрипотой голос товарища Агранова: «Мало, Виктор Ми­хайлович, мало... Хорошенько подумайте!» Подумал, вспомнил: «Устроил знакомство В. Н. (Таганцева. — Авт.) с... Петровым по просьбе первого». Это уже серьезнее. Если, разумеется, имело место — это уже можно обозна­чить как организацию конспиративной встречи двух кон­трреволюционеров!

Но, согласитесь, и этого мало, чтобы представить чело­века в качестве боевика-террориста. А иных материалов для доказательства сего факты нет и быть не может. Зна­чит, нужен самооговор. Но ведь и его можно получить у подследственного, как говорится, с умом. То ли спешил следователь, то ли считал — надо дело заканчивать, дело большое, никто вдаваться в подробности не будет, а насчет «история рассудит» — это ведь неизвестно, когда будет и будет ли. Сегодня трудно объяснить появление на свет сле­дующего, откровенно грубо фальсифицированного пока­зания подследственного:

«...Самым тяжелым из моих поступков является приня­тие от Владимира Николаевича (Таганцева. — Авт.) на хра­нение небольшого свертка со взрывчатыми веществами... Что в этом свертке, я не знаю. Я его спрятал в корзину с дровами, где он и лежит до сих пор». Каково! Что ни фра­за — юридический нонсенс! Если он не знал, что именно в свертке, откуда предположение, что это взрывчатые веще­ства? Если сверток до сих пор (на момент показаний под­следственного) лежит в корзине с дровами, следует, каза­лось бы, срочно проверить слова террориста, и не просто проверить, а может быть, устроить засаду — не придут ли другие террористы за «взрывчатыми веществами». Нако­нец, элементарно изъять взрывчатку из непредназначен­ной для нее дровяной корзины, иначе черт его знает, какой еще памятник вождям революции взорвут эти террористы из «Петроградской боевой организации»! Ничего сделано не было. Показания получены, и даже не проверены! Ни­каких следов в деле о работе по этим показаниям следова­телей нет!