Молот и крест. Крест и король. Король и император - Гарри Гаррисон

– Узнаю, когда увижу, понюхаю и попробую на вкус. Но если это напиток видений, возможностей не так уж много. Либо слабый отвар болиголова, которым Рагнхильда отравила своего мужа, либо ягоды белладонны. Но я сомневаюсь, что они растут здесь. Скорее всего… ладно, посмотрим. Одну только вещь скажу тебе, Шеф. – Хунд вдруг стал очень серьезен. – Мы давно знакомы, и я хорошо знаю тебя. Ты человек жесткий, а сейчас стал еще жестче. Позволь сказать, мы попали в очень странные места, более странные, чем Хедебю, Каупанг и Храфнси. Финны, возможно, попросят сделать то, что ты сочтешь унизительным. Но они не желают тебе зла. Если сделает вождь, сделай и ты тоже.

– А ты?

– Я лекарь. Мое дело следить, чтобы тебе не причинили вреда. Возьми человека, чтобы он пил с тобой. Но делай именно то, чего от тебя ждут.

Шефу вспомнилась пословица, которую в юности они часто слышали от отца Андреаса:

– Если ты в Риме, поступай как римляне. Так, что ли?

– Другими словами, с волками жить – по-волчьи выть.

* * *

Немного погодя Шеф со своим неизменным копьем в руке вел Хунда и Карли в финское становище, расположенное в четверти мили от лагеря путешественников. Он чувствовал легкость и радостное нетерпение, как если бы в дни юности шел в Эмнет выпить пива с друзьями, а не собирался исполнить загадочные ритуалы с людьми, которые недавно чуть не убили его. Разобравшись в своих чувствах, он понял: это ощущение свободы от гнетущего присутствия Катреда. Разумеется, не могло быть и речи, чтобы привести берсерка к незнакомцам, которые могли невольно его разозлить. Карли тоже выглядел оживленным. Он пялился вслед каждому финну, которому случалось проехать мимо по легкому снегу на лыжах.

– Наверняка некоторые из них женщины, – изрек он наконец.

Шеф привел спутников к шатру, который ему описали, – к шатру чародея. Полог был откинут, иссохший старик поманил гостей внутрь, где уже сидел вождь Пирууси. Вождю, видно, не понравилось, что пришли трое.

– Только двое, – сказал он, показывая два пальца. – На всех не хватит.

– Я не буду пить, – мягко сказал Хунд. – Только посмотрю.

Вряд ли Пирууси удовлетворило это объяснение, но он промолчал, а старик предложил всем усесться на ковер из шкур, подал каждому подставку для спины, сделанную из березовых сучьев. Он завел монотонную ритмичную распевку, время от времени ударяя в бубен. Где-то снаружи шатра ему вторил маленький барабан.

– Он призывает духов, чтобы направляли нас, – пояснил Пирууси. – Сколько оленей хочешь за второй золотой браслет, что у тебя на руке? Я дам двух оленей, жирных, хотя никто не дал бы больше одного.

Шеф ухмыльнулся и в ответ предложил заплатить три серебряных пенни за трех оленей, одно пенни потом вернется в обмен на шкуры. Отметив с некоторым облегчением, что его гость не совсем безумен, Пирууси хихикнул и сделал новое предложение.

Когда они наконец сторговались – десять серебряных пенни и золотой перстень за пять оленей с возвратом шкур и за двадцать фунтов птичьего пуха для спальных мешков, – Пехто уже допел свою песню. С привычной, по-видимому, для финнов бесцеремонностью он высунулся наружу и принял из невидимых рук, оставивших в покое барабан, большой, пышущий паром сосуд. Шаман поочередно налил напиток в большие кружки из долбленой сосны и роздал Пирууси, Карли и Шефу, оставив четвертую себе.

– Пейте, – сказал он на норвежском.

Шеф молча протянул свою кружку Хунду, который осторожно принюхался, окунул палец и облизал. У Пирууси разгладился лоб. Наконец-то стало ясно, зачем нужен третий человек. Он пробует. Одноглазый – могучий вождь, раз у него есть пробовальщик отравы.

– Это вода, в которой сварили мухоморы.

– Не опасно?

– Думаю, для тебя – нет. Ты привык к таким вещам. Полагаю, что и для Карли вреда не будет.

Шеф вежливо поднял кружку в честь хозяев и хорошенько к ней приложился. Остальные сделали то же самое. Шеф узнал, что вежливым считается отпить треть, остановиться, выпить еще, снова сделать паузу и допить остаток. На вкус жидкость была затхлой, горячей, с легкой горечью. Не слишком приятно, но лучше большинства снадобий, что заставлял его глотать Хунд. Хозяева и гости немного посидели молча, погрузившись в собственные мысли.

* * *

Шеф ощутил, что его душа выходит через рот и устремляется наружу, сквозь стенку шатра, словно она прозрачная. И летит на простор, кругами, как птица, поднимается над темными лесами и заснеженными белыми равнинами. С интересом он заметил частично замерзшее озеро, лежавшее не очень далеко, по другую сторону леса, – Кеолвульф оказался прав. Но интересовался этим рассудок Шефа, а не его душа. Та стрелой мчалась на запад. Быстрее мысли пронеслась она над сушей и морем, и в мир вернулся свет. В месте, где она очутилась, был еще вечер, а не ночь. И стояла осень, а не зима.

Это был Хедебю. Шеф узнал курган, на котором весной, сидя в ожидании ужина, увидел произошедшую много лет назад кровавую битву и жертвоприношение. Но мир, который царил в этих местах, когда было то ужасное видение, ныне исчез без следа. Ни деловитых пахарей, ни дымящих труб. У частокола расположился огромный палаточный лагерь, сотни людей собрались у городских стен. Это напоминало осаду Йорка, которую Шеф видел два года тому назад.

За исключением двух обстоятельств. Здесь были деревянные, а не каменные, римской постройки, стены. И оборонявшиеся не пытались отсидеться за ними. Многие вышли наружу, схватились с осаждавшими, дрались на мечах, копьях и боевых топорах, делали вылазки через специальные ворота и калитки, возвращаясь затем за частокол в спешке или с гордостью.

И все же здесь царит неразбериха, постепенно понял Шеф. Заметил это, и окрепла уверенность, что видит он не прошлое, не выдуманную историю и не то, что могло бы происходить. Осада велась в тот самый момент, когда он сидел в шатре у финнов. Это было видение, но видение реальности, нечто такое, что не нуждается в истолкованиях.

Осаждающие старались установить катапульты – мулы – около кургана, на котором сидел Шеф. Обороняющиеся силились помешать. Безуспешно. Но в сущности, они хотели только выиграть время. Услышав сигнал горна, защитники отступили. На стене, ближайшей к трем мулам осаждающих, показались шесть, десять, двенадцать простейших метательных машин, которые Шеф сам изобрел, – баллист. Они стояли на платформах, пристроенных под бойницами в частоколе.

Баллисты окружила обслуга, по восемь человек на машину, взялись за веревки. Заряжающие опустили длинные рычаги, вложили каменные ядра в пращи. Воины одновременно дернули за веревки – не совсем одновременно, с профессиональным интересом отметил Шеф,