Россия в годы Первой мировой войны. Экономическое положение, социальные процессы, политический кризис - Ю. Петров

После отречения он сохранял равнодушие человека, убежденного, что его все «предали».

Иного представить себе человек, фатально убежденный, что люди должны терпеть даже его несостоятельность как руководителя страны, не мог. Однако общественность полагала, что «предают» ее, причем «измена» идет с вершин власти. «Повсюду предательство, вакханалия подлости и обмана», — такие слова можно было встретить в частной переписке в ноябре 1916 г. У патерналистской системы, оказавшейся нежизнеспособной, не могло быть иного конца.

Николаю II позволили вернуться в Ставку. Чисто теоретически это выглядело рискованно: а не направит ли бывший Верховный главнокомандующий войска против смутьянов? Но ничего подобного быть не могло: похоже, что царь заранее смирился со своей участью.

На перроне собрались все высшие чины Ставки. Погода была отвратительной: сильный ветер, мокрый снег. Встречающие выстроились в две длинные шеренги. Бывший император по своему обыкновению заговорил с великими князьями о погоде, затем стал обходить присутствующих, «здороваясь с каждым и, как всегда, глубоко в каждого вглядываясь». К концу обхода у него «по щекам текли слезы». 3 марта в Петрограде Михаил также отрекся от престола. Единственный, кто пытался его отговорить, был П.Н. Милюков, рассчитывавший на «плавную» эволюцию власти. Днем ранее тому же Милюкову, выступавшему в Таврическом дворце перед громадной массой солдат и рабочих, в ответ на вопрос: «Кто вас выбрал?» — пришлось дать невероятный, казалось бы, в его устах ответ: «Нас выбрала русская революция». Либерал, сторонник легитимной передачи власти от монарха к Государственной думе, был вынужден заявить себя революционером.

Тем временем в Ставке объявились свои революционеры в лице солдат-электротехников, оказавших соответствующее влияние даже на георгиевских кавалеров. В присутствии отрекшегося императора был устроен «революционный парад» — мимо дворца прошли почти все части с красными бантами.

Вскоре в Ставку прибыла императрица-мать. В церкви она появилась вместе с сыном. Когда дьякон на «Великом входе» вместо «Благочестивейшего, Самодержавнейшего» стал возглашать что-то странное о Временном правительстве, сообщал очевидец-монархист, «у всех слезы полились из глаз». Однако вскоре стало заметно, что бывшие приближенные сторонятся Николая II. Великий князь Кирилл Владимирович в интервью демократической газете заявил: «Мой дворник и я — одинаково видели, что со старым правительством Россия потеряет все и в тылу, и на фронте. Не видела этого только царствовавшая семья».

Не ко времени появился в Ставке великий князь Николай Николаевич, которого император перед отречением вернул на пост Верховного главнокомандующего. Ему пришлось встретиться с могилевскими рабочими. Они вели себя почтительно, говорили, что только на него и надеются, и даже просили разрешения поцеловать руку. Вскоре прибыла телеграмма от кн. Г.Е. Львова, сообщавшая, что Николай Николаевич занять прежний пост не может. Великому князю пришлось подписать присягу о верности Временному правительству — он сделал это так нервно, что на бумаге остались громадные кляксы. Стали наведываться в Ставку и «революционные полковники». Среди них был кн. Г.Н. Туманов, производивший «впечатление какого-то болезненно восторженного всем происходящим» человека. Появился и новый военный министр А.И. Гучков. Его поезд сопровождали матросы гвардейского экипажа. Один из них «буквально впился глазами в Алексеева», в этом взгляде очевидец усмотрел нечто «безумно злобное, кровожадное, можно сказать, сатанинское». Подозрительность к «старому строю» была очень велика. «Дух кровавого царя живет в начальнике штаба Верховного главнокомандующего», — писали петроградские «Известия», отражая недовольство «реакционными» приказами Алексеева.

Свергнутая власть вызывала весьма широкий спектр эмоций. Тем, кто служил ей с показной преданностью, приходилось особенно сложно. Генерал Снесарев не без иронии записывал в дневнике: «Брусилов угодничает вовсю: то через жену, то сам; “товарищ” да и только. Жена говорит, что он всегда был “социал-демократом”». Герой названного его именем «прорыва» не знал, как приспособиться к новой власти. Его жена заявляла, что он «уже двенадцать лет, как революционер и социалист».

Старые верхи поспешно «перекрашивались». В апартаментах Керенского накопилась масса писем великих князей, сообщавших о готовности выделить любую сумму на сооружение памятника декабристам. Все они клялись в верности министру юстиции. Дело, разумеется, было не в трусости в привычном смысле этого слова. Прежняя власть порождала людей несамостоятельных, теряющихся в неожиданной ситуации. Идея монархии, заключал Бенуа, «целиком выдохлась, опустошилась». Правда, некоторые представители интеллигенции готовы были поверить, что царь «пожертвовал собой и своим сыном для блага России». Вероятно, им хотелось приукрасить банальность случившегося. «Приближенные царские давно уже, как карамельку, иссосали царя и оставили народу только бумажку», — считал М. Пришвин. Отсюда и легкость, с которой народ воспринял исчезновение 300-летней династии.

Состав Временного правительства был определен в думских кулуарах еще до переворота: его председателем стал кн. Г.Е. Львов, возглавлявший Земский и Городской союзы. Пост военного министра занял А.И. Гучков — октябрист, председатель Военно-промышленного комитета. На ключевой должности министра иностранных дел оказался П.Н. Милюков, лидер кадетской партии, разобравшей почти все оставшиеся портфели. Особняком стоял единственный социалист — эсер А.Ф. Керенский, ловко запрыгнувший в кресло министра юстиции, вопреки принципиальным установкам социалистов о «неучастии» в буржуазной власти. Принцип устарел: на местах социалисты уже работали в «буржуазных» самоуправлениях, а большевик Г.И. Петровский даже ухитрился стать правительственным комиссаром в Якутске.

Правительство было сугубо светским; к числу искренне верующих можно отнести разве что кн. Львова. Выдвижение его на высший пост казалось естественным, но оказалось неудачным: он привык действовать в совершенно иных условиях, к тому же, был подвержен фаталистическим настроениям. Гучков был выходцем из предпринимателей-старообрядцев (о чем никак нельзя было догадаться по его поведению). «Гучков “орлом” не был, — писал о нем философ Ф. Степун. — По своей внешности он был скорее нахохлившимся петухом». Пост обер-прокурора Св. Синода занял В.Н. Львов, умеренный либерал, склонный к обновленчеству. Позднее едва ли не всех министров некоторые конспирологи запишут в масоны. Ну, а пока претензий к составу правительства не было даже у петроградских большевиков.

На первом заседании правительства 2 марта была высказана точка зрения, что «вся полнота власти, принадлежавшая монарху, должна считаться переданной не Государственной думе, а Временному правительству. Было признано, что «по обстоятельствам текущего времени» правительству «придется считаться с мнением Совета рабочих депутатов», но вмешательство Совета в действия правительства «являлось бы недопустимым двоевластием. Мнение Совета должна была учитывать особая комиссия из известных правоведов: Ф.Ф. Кокошкина, Н.И. Лазаревского, бар. Б.Э. Нольде, а также членов Государственной думы М.С. Аджемова и В.А. Маклакова. Интересно, что первоначально Совет высказался за выдворение членов императорской семьи за пределы России, но Временное правительство предлагало ограничиться высылкой семей Николая и Михаила Романовых. Тогда же на должности главнокомандующего Петроградским военным округом был утвержден генерал-майор Л.Г. Корнилов.[156] Со временем некоторые шаги первого правительственного кабинета кажутся роковыми.