Россия в годы Первой мировой войны. Экономическое положение, социальные процессы, политический кризис - Ю. Петров

Правительство считалось «временным» — его была призвана сменить власть, избранная на Всероссийском Учредительном собрании. Однако подготовка к пришествию «Хозяина Земли Русской» (будущую конституанту именовали также «великий государь»), практически не велась — либералы опасались его излишней левизны. Была известна формула постреволюционной власти, предсказанная после 1905 года Л.Д. Троцким: «Без царя, а правительство рабочее». Такая ситуация социалистам, вставшим во главе Петроградского Совета и рассчитывавших на плавный, парламентский переход власти от «буржуазии» к «трудящимся», казалась пугающей.

Керенский стал министром, уверив Петроградский Совет, что освободит политических заключенных и будет контролировать действия правительства изнутри. Он действительно взялся за дело. На свободе оказалось около 90 тыс. человек — не столько политических, сколько уголовных. С контролем над правящей «буржуазией» дело обстояло сложнее.

Петроградский Совет возглавил Н.С. Чхеидзе, член Государственной думы, меньшевик. Его заместителями стали соответственно меньшевик М.И. Скобелев и эсер А.Ф. Керенский. Совет не намеревался утруждать себя законотворчеством — казалось, что важнее избавиться от «наследия царизма». Однако кое-что пришлось сделать.

Левые опасались правых, правые — левых. Так, когда Комитет Государственной думы «позабыл» высказаться о созыве Учредительного собрания, об этом ему напомнили из Петроградского Совета. Но лидеров Совета разделяла с министрами идеология: если «буржуазия» настаивала на войне до победного конца, то социалисты провозгласили возвращение к status quo ante. А.В. Тыркова так видела ситуацию в кадетской партии: «Генералы у нас есть, а армии нет. У левых армия огромная, но нет ума в центре». Вместе с тем поначалу правые не хотели политически отделять себя от левых. Но, поскольку те и другие оставались заложниками собственных доктрин, со временем не могло не возникнуть противостояния взаимоисключающих лозунгов внутри власти. А последнюю в России привыкли абсолютизировать. Нарождающаяся демократия несла в себе вирус саморазрушения.

«В Думе, где заседают два… правительства, хаос и бестолковщина, — комментировал происходящее знаменитый писатель Л. Андреев. — Не то митинг, не то казармы, не то придворный бал… Сверхумных много, а просто умных не видно и не слышно. Все с теориями». Тем временем обстановка в стране накалялась. В далекой от столиц Уфе 14 марта на заседании Комитета общественных организаций отмечалось увеличение числа пьяных и было принято решение об ужесточении контроля над отпуском спирта и спиртосодержащих лекарств в аптеках, усилении охраны винных складов и уничтожении винных запасов. Сообщения о пьяных бесчинствах поступали из Бессарабской губернии, Ревеля, Владивостока. В селе Сластуха Аткарского уезда Саратовской губернии граждане, довольные переворотом, «всячески старались это выявить или через наливание пьяными и устроение скандалов с недовольными переворотом, или же с насмешками над богачами и пауками деревни». Начали дебоширить и пьянствовать солдаты на фронте. А в Царицыне солдаты 40-тысячного гарнизона учинили на Пасху разгром винных погребов. Сознание простых людей погружалось в пучину слухов, за которыми таились неосознанные страхи.

Атмосфера первых дней после победы Февральской революции была отмечена всеобщим ликованием, всепрощенчеством и митинговой стихией. Так было не только в столице. Историк А.В. Орешников 1 марта так описывал настроение в Москве: «Народу всюду масса, настроение как в пасхальную ночь, радостное». А 3 марта он видел на Лубянской площади «процессию мусульман с красным флагом, читавших молитву». Забастовщики принялись разоружать солдат, но, не встретив сопротивления, великодушно оставили им винтовки. Говорили, что особенно преуспел в этом Н.А. Бердяев. Он якобы «самолично взял» Манеж: «Вошел внутрь и так грозно закричал на солдат: “Чего вы не сдаетесь?”, что те мгновенно положили оружие». Затем стали арестовывать полицейских, причем не обошлось без издевательств. Некие личности под шумок «реквизировали помещение одного кафешантанчика, слопали весь балык в буфете». 4 марта на Красной площади при десятиградусном морозе был устроен парад: это «было до крайности эффектно, хотя в задних рядах замечалось безобразие: солдаты в строю курили». Впрочем, другие наблюдатели подмечали, что духовенства было немного, молебен запоздал на 1,5 часа, «было неблагоговейно». Из Сарапула (Вятская губерния) будущий офицер писал из учебной команды 4 марта 1917 г.: «Поздравляю… с новой жизнью!.. То, что мы когда-то носили только в мечтах, — теперь действительность… Гордимся тем, что являемся современниками возрождения новой свободной России…»

Люди словно ослепли от восторга. Лишь немногие писали в письмах о «печальной Пасхе» на фоне бесконечных революционных празднеств, о том, что «старая Россия умерла… но новой России еще нет, а будет ли она, кто знает». О насилии, творимом толпами, предпочитали не упоминать — проще было считать, что «революционеры» защищаются от насилия власти. «Настроение праздничное, народу много по всем улицам, интеллигенции нет, офицеров разоружают, стрельба реже, но автомобили носятся во всех направлениях. Войско дезорганизовано, ходят толпами, пьяных мало, отдельные воинские патрули без офицеров пытаются поддержать порядок, — так виделось происходящее H. H. Пунину. — Неужели действительно творческие силы социализма будут реализованы. Мой народ, сумеешь ли ты стать наконец величайшим народом?» Начало революции, как и начало войны, сопровождалось величайшими надеждами. Некоторые интеллигенты даже полагали, что «наш переворот даст сигнал к перевороту в Болгарии и к восстанию в немецкой Польше». Им казалось, что в благие намерения «свободной России» должен уверовать весь мир.

В Москве события развивались мирно. 2 марта в центре города появилось «множество молодежи обоего пола с красными бантиками в петлицах». Солдаты также обзавелись бантиками. Как и в Петрограде, в Москве появились автомобили с солдатами «с ружьями и саблями наголо». С автомобилями связаны по-своему символичные явления войны и революции. С началом войны частные авто были реквизированы в пользу армии, однако скоро было замечено, что в них разъезжают дамы сомнительной репутации и жены военачальников. Теперь ситуация изменилась. «Очень принято — двум солдатам помоложе лежать с ружьями в позе прицела на колесных крыльях… грузовиков, — комментировал А. Бенуа. — Так более картинно, в этом больше показной удали». У.А. Тырковой сложилось впечатление, что солдаты считали автомобили чем-то вроде революционной награды. Дело в том, что Петроградский Совет с самого начала уделил большое внимание реквизиции автомобилей — с их помощью рассчитывали оперативно подавлять оставшиеся очаги сопротивления. На деле автомобили иной раз захватывала «пьяная молодежь», которую приходилось разоружать.[157]

Были и явления иного порядка. Так, группа «Родина и армия» обратилась ко всем воинским чинам с призывом довести войну до победы и «освободить разрушенные и угнетенные Польшу, Украину, Сербию, Армению, Румынию, Бельгию и Эльзас-Лотарингию», а затем предоставить народам право на полное самоопределение. Но толпы думали совсем о другом. Столичные рабочие с улюлюканием вывозили на тачках ненавистных мастеров и представителей администрации, требуя «хороших» начальников, в провинции мастеровые расправлялись с «провокаторами», а крестьяне не преминули разгромить ряд помещичьих имений. Впрочем, репрессивность толп казалась быстропреходящей.