Собрание сочинений - Влас Михайлович Дорошевич

class="p1">— Холоден.

Истинный любимец испанской публики сейчас Бомбита-Чико.

«Маленький Бомбита».

Публика кричит ему:

— Чикиджа! Чикитто!

«Малютка! Крошка!»

И любит его без памяти. Каждый его удачный удар вызывает взрыв радости у всех.

Это прелестный мальчишка. Отлично сложенный. Маленький, вертлявый, грациозный. Со смеющейся мордочкой. Ясными задорными глазами. С вечно оскаленными, великолепными зубами.

Он даже с быком играет, как с приятелем.

Если вы слышите, что гробовая тишина сменяется воплем восторга и снова гробовой тишиной, — это значит, что «играет» «чикиджа».

Этот весёлый бесёнок носится перед быком, завернувшись в красный плащ.

У него есть свои «трюки», страшно опасные, им изобретённые.

Поднимая плащ, он заставляет прыгать быка. И десяток раз гробовая тишина сменяется бешеным «ole».

У быка бьёт пена изо рта. Бык осатанел.

А «чикиджа» наклоняется, чтоб погладить его по морде. Вдруг схватывает его за рога и не отпускает.

В конце концов, это становится страшно.

— Mata! Mata! — кричит цирк.

«Бей! Бей!»

Но удар — самое слабое место Бомбита-Чико.

Он слишком мал, чтоб нанести величественный удар, как Мазантини.

Он должен подпрыгнуть, чтоб всадить шпагу под рукоять.

А это сделает его похожим на бандерильеро. Это уже не великолепный удар эспада.

И Бомбита-Чико вертится почти на рогах у быка, чтоб этим безумием искупить, быть может, некрасивый последний удар.

— Довольно! Довольно! Убивай! — кричит измученный цирк.

— Убивай! Перестань! — кричит ему вся квадрилья.

— Убивай! — в ужасе кричат товарищи из-за барьера.

Президент боя машет из ложи платком:

— Убивай же

Бомбита-Чико подлетает на воздухе.

В этот момент он похож на Меркурия, несущегося на землю.

И шпага впилась в шею ревущему, стонущему, мечущемуся быку.

Цирк ревёт от радости, что уцелел любимец. Пусть удар был не по всем правилам, но он был так красив!

Конхито, тоже знаменитость, и превосходный эспада, самая бледная из фигур испанского цирка.

Храбр он?

Как Бомбита-Чико.

Бьёт по правилам?

Как сам Мазантини.

Он напоминает тех добросовестных артистов, которые все играют прекрасно, но ничего блестяще.

— Ах, добросовестность! Смертный приговор там, где нужен талант! — говорил мне один артист.

Конхито делает то же, что делают все. Но в нём нет блеска Мазантини и веселья «чикиджа».

Он пропускает мимо себя быка, но не с той элегантной вежливостью, как Мазантини. Он играет с быком, но это его не забавляет, как Бомбита-Чико.

Он не король и не мальчишка. Он ремесленник в искусстве убивать.

Превосходный ремесленник. Почти художник.

Но только почти…

Англичане, сидевшие рядом со мной, были в восторге от Конхито:

— Какое спокойствие! Вот это тореадор!

Испанцы аплодируют вяло и не прощают ни одного некрасивого движения, свистя так, как они никогда не свищут Мазантини и Чико.

Холодному и жестокому народу может понравиться этот убийца, но не пылкому и увлекающемуся народу — артисту, любящему блеск, красоту позы, требующему от храбрости ещё и ослепительной бравады.

Я видел дуэль, настоящую дуэль между Квинита и Бомбита-Чико.

В знаменитых коридорах на ярмарке, в Севилье, должны были принимать участие четыре эспада.

Но Антонио Монтес был запорот раньше. Конхито — бык запорол в первый же день. Остались Чико и Квинита.

Каждому вместо двух по четыре быка в день.

Бил Бомбита-Чико. Бил Квинита.

Но публика неистовствовала от восторга, когда убивал Чико. И просто аплодировала самым блестящим победам Квинита.

В этом артисте-карьеристе, искательном и жаждущем успеха, есть что-то не располагающее сердца зрителей.

Он сгорал от ревности.

Чего-чего не делал он. Жизнь его висела на волоске каждую секунду.

Он ставил её на риск невероятный.

И ни разу, ни разу ему не удалось добиться от толпы того, что лучше всякого урагана аплодисментов, — момента мёртвого молчания. Когда сердца всей толпы бьются и замирают в один такт с сердцем артиста.

Он играл с быками как никто.

Заставлял быка гнаться за собой пол-арены, но гнаться так, что его пятки почти касались морды быка.

А Квинита в это время, повернув голову, со смехом смотрел на «торо».

Он садился на стул и ждал быка, чтоб воткнуть ему бандерильи.

Три убитых им быка были великолепными ударами.

Но ни разу гром аплодисментов не сменился гробовой тишиной, и гробовая тишина вновь ураганом аплодисментов, как во время «игры» Чикитто.

Артист не мог «захватить» публики.

Наконец, на четвёртом быке Квинита рискнул на то, на что не рискует ни один артист.

Он взял чужие трюки.

— А! Вам нравится, как играет с быком Чикитто! Вам нравится, как бьёт Мазантини.

Он решил дать сразу и Мазантини и Бомбита-Чико.

Это было самое ужасное, что только я видел на бое быков.

Добрых десять минут этот человек, ища аплодисментов, был буквально в пасти у смерти.

Не обладая юркой фигурой Чико, он выделывал с быком все те безумства, которые делает тот.

Он довёл-таки публику До ужаса, и она завопила ему, как Чикита:

— Mata! Mata!

И он заставил её замереть и замолкнуть в ужасе, когда нанёс «удар Мазантини».

Лучше, чем Мазантини! Он нанёс удар только тогда, когда рога были у него под мышками.

Лёд был сломан.

Цирк дрогнул от рукоплесканий.

Овация была бешеная.

Квинита обходил арену, бледный, как полотно, как смерть, но, улыбаясь сладкою улыбкой на дрожащих губах, — кланяясь, протягивая к публике руки, подогревая овацию, делая её бесконечной!

Бомбита приступил к своему последнему быку.

А Квинита всё ещё ходил и раскланивался, выманивая новых аплодисментов.

Бык порол лошадей, кидал за барьер тореадоров, носился мимо него.

Публика кричала ему:

— Берегись! Берегись!

А он всё ещё ходил и кланялся, подогревал овацию, вымаливая новые аплодисменты.

Так люди заняты вопросами самолюбия даже в двух шагах от смерти.

Какое забавное животное человек!

Игра жизнью

Первый весенний бой быков. Целых два дня праздника!

Это началось в Страстную субботу

В пять часов вечера вся Севилья, — всё, что есть богатого, бедного, нарядного, убогого, — ехало, шло, летело, тащилось за город посмотреть быков, предназначенных для боя в Светлое Христово Воскресенье.

Перед закатом небо окрасилось в нежные зеленоватые тона. Лёгкими воздушными, призрачными розовыми полосами плавали облака.

Трава издавала сильный запах, вкусный и опьяняющий, как молодое вино.

Кругом стелились луга.

За загородкою, окопанной широкой канавой, паслись быки.

Их хозяин, дон Карлос де Отаола, бравый старый испанец, с великолепными усами, ходил среди публики и принимал поздравления.

— Превосходные быки!

Настоящие чудовища.

Какие-то огромные четырёхугольные ящики на крепких и могучих ногах. С головами мамонта. С рогами, как бивни слонов.

И тихий печальный звон неумолчно раздавался над стадом.

Звон огромных колоколов под шеей у каждого быка.

Словно звонят к траурной