Корней Чуковский - Ирина Лукьянова

Первое мирное лето. Лето – его любимое время, самое живое, самое полное волшебства. «Чудесно. Люша приладила новый гамак», – пишет он в дневнике. На самом деле он умеет быть счастливым. «Легкомыслие – главное мое спасение», – записал он в дневнике чуть позже. Без спасительного легкомыслия – его давно бы задушила атмосфера, утянули на дно обиды, иссушили бы все эти постановления и докладные записки в ЦК партии. А он оставляет это все за дверью, садится за стол, впускает в открытое окно шорохи, тени, ветер – и пишет что-то волшебно-необязательное:

И сами собой придумываются чернильное Черное море и лунный «чудесный сад, где звезды, словно виноград, такими гроздьями висят, что поневоле на ходу нет-нет да и сорвешь звезду», и полеты на стрекозе, и скачки верхом на утенке, и споры с петухом под лопухом, и сидение на одуванчике, как на маленьком диванчике. И прелестная лунная сестра с неземным именем Цинцинелла… Цинцинеллу Чуковский то выбрасывал из текста, то возвращал обратно; а ведь после опустошительной войны всей стране так хотелось мира, сказки, уюта, бальных платьев – всего того, что война надолго отменила; недаром самым любимым послевоенным фильмом стала чудесная, радостная, нарядная «Золушка» – и, уж конечно, все читательницы «Бибигона» сразу захотели нарисовать Цинцинеллу в принцессном одеянии.

«Бибигон» – это первая в советской послевоенной литературе попытка разговора с детьми на почти забытом, нормальном мирном языке. В детскую жизнь возвращаются гамаки, шитье крохотных нарядов из шелковых лоскутков, битвы на игрушечных мечах, чай с медом, стрельба горохом, пляски в лужах. А потом зима и елки в Колонном зале, и в Доме пионеров, и детский театр, и обычное, уютное, легкомысленное детство. И Чуковский готов вести малышню по этому миру, открывать его вечные радости – и вместе ими наслаждаться.

Дети немедленно поняли и оценили.

Елена Благинина, летом 1945 года отдыхавшая в переделкинском Доме творчества, ходила вместе с К. И. в туберкулезный детский санаторий: «Там я могла оценить всю мощь его обаяния, всю артистичность, которой он прямо-таки блистал в общении с детьми. – Они тянулись к нему из кроваток, трогали края его одежды, очарованно глядели ему вслед».

То же очарованное обожание досталось и герою Чуковского.

Первую часть своей новой сказки автор уже летом прочитал по Всесоюзному радио – и в редакцию хлынул вал детских писем, адресованных лично Бибигону. Дети нимало не сомневались в его существовании. Делились с ним своими заботами. Присылали подарки, заливая маленького человечка волнами нерастраченной, щедрой, безоглядной детской любви. Письма с подарками прибывали и в Переделкино.

К. И. рассказывал в журнале «Семья и школа»: «Нина Мельникова прислала ему Бибигону вязаный теплый костюм – очень нарядную куртку и отлично сшитые штаны, которые не без труда я мог натянуть на два пальца». «Восьмилетняя Наташа Орловская сшила для его сестры платье из белого платка. А Боря Сальников прислал ему в самодельном конверте мяч из конфектной бумаги». Бибигона наперебой звали в гости, предлагали подарить ему щенят, рыбок, соловья, белочку, сотни котят, слали в письмах стихи, поздравляли с праздником Октября. Один докладывал об успехах в изучении французского, другой жаловался, что сломал ногу, третий рассказывал про свои коньки или коллекцию открыток.

В сентябре Лев Кассиль вписал в «Чукоккалу» длинное ироническое стихотворение о Бибигоне с такой речью Чуковского:

В октябре К. И. записывал в дневнике: «Вчера – в Колонном зале. Ужас. Жду 10 часов: будет ли передаваться „Бибигон“? Боюсь, что не будет».

В ноябре сказку начал печатать журнал «Мурзилка» и печатал крохотными кусочками до середины следующего года. В начале 1946 года Чуковский опубликовал часть детских писем Бибигону в журнале «Семья и школа», затем начал готовить большую выставку в Политехническом музее, где решил выставить детские письма, рисунки, подарки Бибигону: не для того, чтобы похвастаться той лавиной любви, которая обрушилась на его персонажа, а для того, чтобы показать взрослым, какими удивительными – взрослыми, нежными, умелыми, тонко чувствующими выросли дети войны.

«Не забудем, какие дети и в какую эпоху написали нам эти тысячи писем», – подчеркивал К. И., цитируя детские послания.

«Мой отец был командир танкового взвода, – пишет, например, Слава Шлыков. – Он был награжден орденом Красного Знамени, орденом Отечественной войны, медалью „За отвагу“ и посмертно орденом Ленина».

«Милый Бибигон! У меня нет папы. Он погиб героем в боях за Харьков. И мне неоткуда ждать писем, и я решила написать вам» – это Нина Сдвигова из деревни Коротково Орехово-Зуевского района.

«Если тебе понравится у меня, будешь у меня жить. Не бойся, тебя здесь никто обижать не будет. Папа тебя покатает в самолете. Я спрятала для тебя плитку шоколада», – пишет Галочка Соцкая.

Чуковский замечал: «Видно, что война не прошла бесследно, что и семья, и школа сыграли большую роль за время войны в моральном воспитании детей». И рассказывал: дети восхищаются прежде всего храбростью Бибигона; видят в нем «воевателя», освободителя заколдованных людей от коварного Брундуляка; дети обещают Бибигону защищать своих сестер, как он защищает свою Цинцинеллу. Чуковский радовался тому, что дети стали учтивы, пишут лучше, чем в прежние годы, и делают меньше ошибок. Огорчают его, как всегда, штампы вроде «Жду ответа, как соловей лета» во многих детских письмах.

И вот еще что он замечает: дети с удовольствием, с азартом ученых расспрашивают Бибигона о Луне: «А лунатики там на луне – не кусаются?» Интересуются, есть ли там школы, кино, театры, люди, – и безо всякой романтики просят рассказать о природе, географии Луны и т. п. Один жалуется: я бы тоже полетел, да мама не пустит. Другие даже не сомневаются, что полетят. «И можно не сомневаться, что их желание исполнится, что чуть только через 10 или 11 лет людям предоставится случай побывать на Луне – эти бесстрашные дети „воевателей“ первые долетят до Луны». Интересно, что здесь его пророчество оказалось почти безупречным: хотя до Луны первыми не долетели, но именно через 11 лет был сделан первый шаг в космос – запущен спутник; и первым поколением космонавтов действительно стали ровесники его корреспондентов, дети «воевателей».

Между тем отношения со взрослыми складывались вовсе не так безоблачно. «Заглянем в одну из обзорных докладных о состоянии художественной литературы, которую А. Еголин 3 августа 1945 года подготовил для Г. Маленкова в связи с обсуждением работы издательства „Советский писатель“ на оргбюро ЦК, – пишет Денис Бабиченко. – В ней – знакомые имена: Асеев, Зощенко, Сельвинский, К. Чуковский, которые „усугубляли и без того тяжелые переживания советских людей“ в годы войны».