Когда пируют львы. И грянул гром - Уилбур Смит

– Так докажи это, черт бы тебя побрал! – закричала она. – Докажи благородством и великодушием. Докажи, обращаясь со мной как с женщиной, а не как с рабыней, прояви чуткость и понимание.

Теперь его удивление сменилось гневом, причем не менее сильным.

– Черт побери! – заорал он в ответ. – А в ту ночь, во время бури, да и потом тоже, ты не была такой привередливой!

Она сделала шаг назад, словно он ударил ее, и изувеченная роза упала на землю.

– Ну ты и свинья, – прошептала она. – Пошел вон, я не хочу тебя больше видеть.

– К вашим услугам, мэм.

Шон нахлобучил на голову шляпу, круто развернулся и зашагал прочь. Когда добрался до дорожки, посыпанной гравием, шаги его замедлились и он остановился, пытаясь побороть собственную гордость и злость.

Шон медленно повернулся. На гладкой зеленой лужайке никого не было. Руфь исчезла.

Руфь взбежала по широкой мраморной лестнице, но, пока добралась до окна в своей спальне, Шон успел прошагать половину дорожки. С высоты второго этажа его фигура казалась короче и массивнее, темный костюм на бледном фоне гравия выделялся очень отчетливо. Вот он дошел до ворот и остановился, и она высунулась из окна, почти легла на подоконник, чтобы он мог легко заметить ее. Руфь видела, как он неторопливо прикуривает длинную черную сигару, бросает в сторону спичку, поправляет на голове шляпу и, расправив плечи, уходит.

Не веря собственным глазам, она смотрела на две колонны ворот, на темно-зеленую естественную изгородь из кустов боярышника, за которой скрылась его фигура. Потом медленно отошла от окна и села на кровать.

– Неужели он ничего не понял? Почему? – тихо спросила она вслух.

Руфь знала, что потом сама будет плакать по ночам, когда к ней придет настоящее одиночество.

В Ледибург Шон вернулся в середине натальского туманного зимнего дня. Поезд, пыхтя, перевалил через подъем. Шон стоял на площадке вагона и смотрел на обширное зеленое пятно, покрывающее холмы Лайон-Коп. Зрелище тронуло его душу, но радость омрачали недавние воспоминания.

«Я достиг середины пути, – думал он. – В этом году мне исполнится сорок один год. Сколько потрачено сил, сколько сделано глупостей и ошибок, неужели все впустую? Давай-ка подведем баланс.

У меня чуть больше двух тысяч фунтов наличными (благодаря любезности Совета по урегулированию военных претензий). Далее, я владею пятнадцатью тысячами акров земли и могу купить еще столько же. Десять тысяч акров засажено акацией, и в следующем году можно будет начинать резать кору. Долгов у меня много, но не критично много. Выходит, что я богатый человек.

Если говорить о моем организме, то у меня довольно много седых волос, прекрасная коллекция шрамов и сломанный нос. Но я все еще способен поднять и унести под мышками два двухсотфунтовых мешка с маисом, могу съесть за один присест половину молодого барашка, на расстоянии двух миль без бинокля способен пересчитать число голов в стаде антилоп, и Кэнди – а она в этом деле собаку съела – на мою выносливость не жаловалась. Я еще не стар.

Кроме этого, у меня есть сын, который живет со мной (а также сын и дочь, которые со мной не живут). У меня есть друзья, и, несмотря на то что лучших из них я потерял, возможно, друзей у меня больше, чем врагов.

Но не менее важными, чем все это, являются результаты, которых я достиг, и понимание, куда идти дальше. Я знаю, чего хочу. Мой курс выверен, и ветер дует попутный.

Таковы мои активы. Этим я могу пользоваться по своему разумению.

Каковы же мои пассивы? Долги, ненависть брата, сына, а еще Руфи».

«А Руфь ушла! А Руфь ушла!» – стучали на стыках колеса поезда. «А Руфь ушла! А Руфь ушла!» Они словно насмехались над Шоном.

Шон нахмурился и усилием воли заменил эти насмешливые слова на другие.

«А ветер попутный! А ветер попутный!» – радостно застучали теперь колеса.

Весь следующий месяц Шон всю свою энергию использовал на развитие и усовершенствование хозяйства в Лайон-Коп. Он наметил день, когда начинать резать кору, и решил, что снимет урожай с одной трети посадок за год до срока погашения кредита и в каждый из последующих двух лет – по одной трети. А две тысячи фунтов потратит не для выплаты займов, а для посадки акации на оставшейся площади. Когда и это было сделано, он не стал сидеть сложа руки. Купил теодолит и руководство по элементарной топографической съемке, составил карту своих земель, разметил посадки деревьев и обозначил колышками новые дороги, которые должны вести к плантациям, когда начнется резка коры.

И снова Шон не стал сидеть без дела и поехал навестить Денниса Петерсена; весь день они обсуждали покупку фермы Махобос-Клуф, право на которую Шон приобрел. Наличные у него кончились, тогда он обратился к Джексону из компании «Наталь Уоттл» с просьбой о новом займе, но тот ему отказал. Когда Деннис отказался продлить рассрочку платежа, Шон пошел к Ронни Паю в «Банкинг энд траст» Ледибурга. Надежды получить у него хоть что-то практически не было, и Шон искренне удивился, когда Ронни угостил его чашечкой кофе, сигарой и выслушал его план.

– Послушай, Шон, ты ведь ставишь только на одну лошадь, – предостерегающе заявил Ронни.

– А в этом забеге и есть только одна лошадь. Она не может проиграть.

– Очень хорошо, – кивнул Ронни. – Тогда давай сделаем так. Я даю тебе ссуду, чтобы полностью оплатить покупку Махобос-Клуф, плюс еще десять тысяч фунтов, чтобы вложить в развитие фермы. Взамен после займа в компании «Наталь Уоттл» ты даешь мне первую закладную на Махобос-Клуф и вторую на Лайон-Коп.

Шон принял эти условия. Через недельку Ронни Пай съездил в Питермарицбург к Джексону. После предварительных препирательств Ронни задал вопрос:

– А ты вполне уверен в векселях, которые дал тебе Кортни?

– Гарантии надежные, – неуверенно ответил Джексон. – Но он, похоже, несколько разгулялся.

– Не исключено, что мне захочется их у тебя купить, – деликатно намекнул ему Ронни, и Джексон задумчиво потер нос, чтобы скрыть чувство облегчения.

Довольный Шон бросил армию своих зулусов на девственные луга Махобос-Клуф. И с удовольствием наблюдал, как длинные ряды потных чернокожих с песнями вскрывали богатую красноватую землю и сажали в нее юные хрупкие деревца.

В эти дни Шона постоянно сопровождал Дирк. В школу он теперь ходил от случая к случаю. Уверившись в том, что грамотея из Дирка все равно не получится, Шон закрывал глаза на участившиеся расстройства желудка, которые мешали сыну по утрам отправляться в школу, но уже через несколько минут чудесным образом заканчивались, и Дирк с довольным видом ехал с Шоном на плантации. Он старался подражать отцу во всем: в движениях, в манере сидеть в седле, в походке. Он внимательно слушал, как Шон говорит, а потом повторял слово в слово, не исключая ругательств. Уже ближе к вечеру они вдвоем ехали к склонам нагорья стрелять куропаток, фазанов и цесарок. По воскресеньям, когда Шон уезжал к соседям поохотиться на антилоп или сыграть в покер, а то и просто выпить бренди и поговорить, Дирк тоже ехал с ним.