Царица поверженная - Маргарет Джордж

нашей помощью ему удалось приподняться, чтобы выпить.

– Октавиан идет, – произнес он, и мне пришлось напрячь слух, чтобы разобрать слова. – Из его приближенных нельзя доверять никому, кроме командира по имени Прокулей. Имей дело с ним.

– Дело? Какие у меня могут быть с ним дела? Я не намерена задерживаться в этом мире!

Выходит, он полагал, что я смогу это пережить? Какой трогательный оптимизм. Антоний сохранил его до самого конца.

Он схватил меня за руку, в то время как другой свободной рукой я, вне себя от горя, била и царапала собственные лицо и грудь. Антоний попытался помешать мне, но у него не было на это сил.

– Пожалуйста, – прошептал он, – не жалей меня из-за этого несчастливого поворота фортуны. Вспомни лучше, сколько лет я был ее любимцем, самым могущественным и блистательным человеком в мире. И даже мое нынешнее падение не стало постыдным.

– Да, – выговорила я сквозь слезы, которые туманили мой взор и мешали видеть его, еще живого и шевелившего губами. – Да, ты умираешь с честью. Боги послали тебе свой последний дар.

Я чувствовала, как пожатие его руки медленно, неохотно, но неуклонно ослабевает. Он закрыл глаза. Казалось, все его оставшиеся силы ушли на поддержание хриплого прерывистого дыхания, но с каждым натужным вздохом из раны на груди вытекало еще больше крови. Затем по телу пробежала дрожь, и он перестал дышать.

– Нет! – вскричала я.

Я страстно желала, чтобы его грудь всколыхнулась снова, хотя бы раз. Но этого не произошло. Рука его упала и бессильно повисла, причем пальцы (это врезалось мне в память) были наполовину согнуты – в точности так, как во время сна…

Его веки опустились. Его ресницы – длинные прекрасные ресницы, из-за которых я так часто поддразнивала его, – теперь оттягивали веки вниз, скрывая и занавешивая непристойную пустоту смерти.

Антоний умер. Мир перевернулся!

– Госпожа! Госпожа!

Я почувствовала, как кто-то оттаскивает меня, пытается отлепить от него. Нас почти склеивала кровь. Я не хотела покидать его и вцепилась в тело еще крепче.

– Друг мой, – послышался голос Мардиана, – отпусти его. Он ушел.

Я сопротивлялась, и им пришлось оторвать меня, после чего Мардиан на руках снес меня вниз по ступенькам. Антоний остался наверху, на носилках.

– Нет! – слабо протестовала я, порываясь вернуться.

– Ему теперь нужно не твое общество, а достойные похороны, – сказал Мардиан. – Но даже это подождет. Ты забыла про Октавиана? Он, должно быть, уже близко.

Октавиан. Какое мне дело до Октавиана? Сейчас меня не заботил никто на свете: я просто лежала в успокаивающих объятиях Мардиана, моего старейшего и вернейшего друга, и отказывалась о чем-либо думать. Мир съежился до сухой черной шелухи, а наверху в одиночестве лежал мертвый Антоний.

Я молча вцепилась в руку Мардиана. Или не молча? Не знаю. Знаю только, что мне чудилось – я почти чувствовала это! – будто душа покидает мое тело и беззвучно, невидимо устремляется к Антонию, дабы воссоединиться с ним и бежать от всей крови и скверны! Но неожиданно я оказалась на полу. Мардиан поставил меня на ноги перед большими дверями, взял за плечи и подтолкнул к ним.

– Посмотри наружу! – потребовал он.

Нет! Я не могу видеть это сейчас. Одно за другим, без перерыва, я не вынесу!

Но он неумолимо подталкивал меня к решетке.

Толпящиеся люди. Что за люди? Почему они собрались?

Качнувшись от слабости, я ухватилась за решетку, чтобы не упасть. На траве лежат тени. Оказывается, прошли часы – часы мучительного расставания Антония с земным миром. То было время вне времени: видимо, как ни странно, внутри и снаружи оно текло по-разному. И мне не хотелось возвращаться в реальность. Я предпочла бы остаться вне времени. За запечатанными дверями, в неизменности небытия.

– Госпожа, – послышался рядом голос Мардиана. Он утер мне лицо шарфом, и ткань мигом покраснела от крови. – Наберись храбрости!

Внезапно ход времени восстановился, связав все воедино. Теперь я видела толпящихся снаружи людей. Римских солдат. Не наших.

Солдаты Октавиана.

Полчища чужаков заполнили территорию моего дворца. Они, развалившись, отдыхали на ступенях храма Исиды. Они пили из походных фляжек, чистили фрукты, смеялись. Конечно, ведь у них праздник – непотребный праздник победы, доставшейся недостойным. Есть ли в мире вкус более горький, чем вкус поражения?

– Смотри, куда они направляются, – шепнул Мардиан.

Я увидела группу римлян начальственного вида, решительно шагавших прямо к нам. Здесь ли Октавиан?

Нет. Прошли годы после нашей последней встречи, но его я бы узнала. Октавиана не было.

Один из командиров отделился от прочих и подошел к дверям. Это был высокий мужчина – судя по знакам различия, командир среднего ранга.

Он подходил все ближе, пока почти не уткнулся в решетку. Я видела большой загорелый нос и крупные пятна пота на лбу. Потом послышался стук.

Он стучал в дверь рукоятью меча.

– Царица Клеопатра! – прокричал он так громко, что у меня зазвенело в ушах. – Выходи и сдавайся!

Сила и близость его голоса были удивительны. Но я не отвечала – не могла обрести собственный голос. Да и нужно ли мне общаться с внешним миром?

– Мы знаем, что он мертв. У нас меч, переданный его телохранителем. Тот самый, которым он убил себя.

Я увидела блеск клинка и сразу узнала его. Лезвие было покрыто кровью.

Во мне вскипела чистая, клокочущая ярость. Этот меч должен принадлежать Антиллу или Александру, но никак не злорадствующему врагу.

– Отдай меч мне! – потребовала я. – Не смей осквернять его своим прикосновением.

Получив ответ, какого не ожидал, римлянин в удивлении отшатнулся и пробормотал:

– Я так и сделаю, когда ты откроешь двери.

– Этому не бывать! Я умру здесь, и мои сокровища погибнут вместе со мной. Твой господин хорошо помнит мое обещание. Я дала ему возможность предотвратить это, но он ею не воспользовался. Теперь ему придется поплатиться – сокровища Птолемеев развеются в дыму, как жертва богам! – кричала я сквозь решетку, удивляясь невесть откуда взявшимся силам.

– Насчет моего императора ты не права, – возразил римлянин. – Не следует приписывать ему жестокость и жадность. Он приказал ни в коем случае не причинять тебе вреда и не давать повредить себе.

– Конечно, ведь он хочет сохранить меня в целости, чтобы провести по улицам Рима во время своего триумфа. Не выйдет!

Я не допущу, чтобы меня откармливали и украшали, словно предназначенное на заклание жертвенное животное.

– Нет! Нет! Он желает тебе только добра. Дай ему возможность доказать чистоту его намерений.

– Кто ты такой? – спросила я.

– Меня зовут Гай Прокулей.

Прокулей? Антоний говорил, что с этим