Белое дело в России: 1917-1919 гг. - Василий Цветков

Отличительной особенностью устройства военной юстиции, вызванной условиями гражданской войны, стало чрезмерное усиление роли военно-полевых судов. Их создание, по оценке правоведов того времени, стало общепринятым явлением. «Низовой» военный суд становился, по существу, единственным для местностей, объявленных на «военном положении», или «прифронтовых районов». Его состав включал председателя («из офицера, преимущественно с юридическим образованием») и двух членов (также офицеров, но уже не обязательно причастных к юстиции). Военно-полевой суд утверждался приказом самого воинского начальника и полностью от него зависел. В 1918–1919 гг. эти категории судов могли работать длительное время, хотя по принятым еще в Российской Империи нормам «военного положения» он должен был собираться только для рассмотрения конкретных преступлений, «не требующих никакого расследования и по характеру своему вызывающих необходимость в безотлагательной и примерной репрессии». Приказом Кубанского краевого правительства № 10 (12 июля 1918 г.) в крае вводились чрезвычайные военные суды из трех лиц (из строевых офицеров). Председатель должен был быть «по возможности с юридическим образованием» и «два члена в возрасте не менее 25 лет и по суду непорочные, без различия чина и звания».

Круг рассматриваемых военно-полевыми судами дел был весьма широк. «Не осталось, кажется, ни одного тяжкого, с точки зрения государственных и частных интересов, деликта, который не был бы обращен к военной подсудности». Здесь были как преступления воинские (дезертирство, грабежи, разбои, кражи, убийства), так и преступления имущественные (спекуляция, скупка-продажа предметов военного обмундирования и снаряжения и т. д.). Кубанское краевое правительство включало в ведение вопросов чрезвычайной военной юстиции также и «посягательство на изменение установленного в Кубанском Крае образа Правления». Хотя военно-полевые суды не предусматривали проведения предварительного следствия и должны были собираться лишь тогда, когда «учиненное преступление совершенно очевидно, не требует никакого расследования и по характеру своему вызывает необходимость в безотлагательной и примерной репрессии», в ряде регионов они работали фактически постоянно. Репрессии, налагаемые военно-полевыми судами, предусматривали «лишение всех прав состояния и смертную казнь через расстрел», а при условии «смягчающих вину обстоятельств» суд мог назначить «по своему усмотрению» наказание в виде каторжных работ от 4 до 20 лет, с лишением всех прав состояния».

Подобная роль военной юстиции диктовалась именно отсутствием в целом ряде регионов юстиции гражданской. «Гражданские судебные установления возникали со значительным опозданием, много спустя после занятия той или другой местности… Эти учреждения, привыкшие работать в условиях и в обстановке мирного времени… не могли угнаться за лихорадочным темпом жизни в период гражданской войны… Между тем жизнь настоятельно требовала именно такого суда, скорого и близкого к населению». Но на практике прямая зависимость от своего командира, отсутствие должной юридической подготовки, неоправданное доверие стали главными причинами усиления произвола, бесправия, многочисленных нарушений имущественных прав и гражданских свобод местного населения. Конфликты между военной и гражданской юстициями были неизбежны. По воспоминаниям Челищева, им была составлена докладная записка на имя Деникина, в которой подчеркивалось, что «твердая власть… на желательность которой ссылались властители, может быть таковой единственно при соблюдении ею законности, когда она твердо будет применять закон». В вопросах организации судов нередко складывалась ситуация, при которой «гражданский суд был бессилен против правонарушений со стороны военных властей. Здесь уже требовалось вмешательство военно-судебного аппарата, а главное – твердое руководство администрацией со стороны высшего органа правительственной власти» (7).

В Сибири военная юстиция строилась на основе «Временных правил о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия» (15 июля 1918 г.). В соответствии с ними власть воинского начальника признавалась решающей в отношении предания военно-полевому суду лиц, обвиненных в совершении «особо тяжких преступлений» (восстание, измена, вооруженное нападение, порча и уничтожение военного имущества). Структуру и полномочия военно-полевых судов утверждало Постановление Временного Сибирского правительства от 1 августа 1918 г. Как и на Юге, здесь утверждалось единоличное право военачальников создавать – «по мере надобности» – «прифронтовые военно-полевые суды». Они состояли из трех лиц («тройки»), назначаемых начальником воинского отряда, в ведении которого создавался суд. Предусматривалась должность делопроизводителя, занимать которую должен был «особый постоянный делопроизводитель, по возможности с юридическим образованием». В военно-полевом суде предполагался допрос свидетелей и потерпевших. Обыски должны были проводиться в присутствии понятых. В заседаниях военно-полевого суда допускалось участие обвинителя и защитников. Дела решались большинством голосов, приговор считался окончательным, однако, в случае несогласия с ним, можно было обратиться в военно-окружной суд или в проектируемый Высший Сибирский Суд (хотя подача жалобы не останавливала выполнение приговора, который приводился в исполнение в течение 24 часов). Суд мог обращаться «через начальника отряда» к Временному Сибирскому правительству с ходатайством о помиловании или смягчении приговора. Смертные приговоры, выносимые военно-полевыми судами, подлежали конфирмации командующего армией или командира корпуса. В состав военно-полевых судов могли входить как офицеры, так и солдаты, что явилось последствием новации Временного правительства 1917 г. о введении в состав военной юстиции нижних чинов. 14 сентября 1918 г. военным судам было предоставлено право выносить смертные приговоры. Такие приговоры должны были представляться на конфирмацию командующего армией или командира отдельного корпуса.

Прифронтовые условия и неналаженность судебной системы обуславливали передачу дел гражданского судопроизводства военной юстиции. С 1 сентября 1918 г. постановлением Административного Совета воинские начальники получили в условиях военного положения право требовать «от прокуроров и их товарищей» передачи на «просмотр» всех следственных производств, еще не переданных в суд. В данном случае «пересечение» полномочий военной и гражданской юстиции вполне соответствовало нормам статьи 12 «Правил о местностях, объявленных на военном положении» и 29-й статьи «Положения о полевом управлении войск», предусматривавших право «предания гражданских лиц военно-полевому суду по всем делам, направляемым в военный суд, по коим еще не состоялось предание обвиняемых суду». Военное командование вполне разделяло подобные взгляды. Например, генерал Р. Гайда в отдельном приказе по войскам Сибирской армии (от 25 мая 1919 г.) подчеркивал: «Закон и право – спутники сильной и здоровой власти, олицетворяющей собой идею Государственного правопорядка. И этот путь – единственный для каждого, на чью долю выпало большое счастье стать проводниками начал Государственности, порядка, права и законности. Воссоздание правового Государства немыслимо, пока агенты власти – от высших начальников до рядовых исполнителей воли последних – не проникнутся сознанием, что власть Государственная сильна своим правом и законностью. Между тем многим понятия законности чужды или непонятны. Они не мыслят, что расправы, порка и даже расстрелы, творимые без суда, одной лишь их волей, нарушают создающийся с неимоверным трудом Государственный аппарат, роняют авторитет власти и, ничего не создавая, губят великое дело воссоздания России… Лишать кого бы то ни было жизни, даже самых злых и очень видных преступников – врагов Государства и народа – можно лишь по суду – общему корпусному, военно-окружному или военно-полевому, учреждаемому каждый раз по моему приказанию или приказаниями генералов Пепеляева и Вержбицкого». Этим приказом Главком Сибирской армии подтверждал принцип приоритета действий военной юстиции перед гражданской в условиях «военного времени» и «прифронтовой полосы» (8).