Цена разрушения. Создание и гибель нацистской экономики - Адам Туз

Как мы уже видели, в результате колоссальных военных расходов германская экономика по крайней мере с 1938 г. страдала от серьезного избыточного спроса. Однако вплоть до 1943 г. симптомы инфляционного «расстройства» поддавались более-менее надежному контролю. Неявная система военного финансирования, созданная осенью 1939 г., работала хорошо. Предпринятое в 1941–1942 гг. повышение налогов в сочетании со все более обширным вкладом оккупированных территорий позволило Рейхсминистерству финансов оплатить за счет своих поступлений 54 % расходов в 1942 г. и 44 % в 1943 г.[2051] В 1942 г. налоговые поступления были такими обширными, что Рейх даже сумел снизить свою зависимость от займов по сравнению с 1941 г. Более того, вплоть до 1943 г. потока сбережений домохозяйств хватало для того, чтобы не менее 17 % общих государственных расходов покрывалось за счет надежных долгосрочных займов. При этом в 1942 г. и 44 % в 1943 бюджетных годах от 28 % до 33 % расходов все еще покрывалось за счет краткосрочных займов, но Рейхсбанк был в состоянии избавиться от большей части этого «плавающего долга» на денежном рынке. В то же время официально установленные цены держались на одном уровне, а жесткие правила военного времени ограничивали законный бартер обменом между домохозяйствами. Черный рынок был разрешен за пределами Германии, но не в Рейхе. Геббельс воспользовался зимним кризисом 1941/1942 г. для начала крупной пропагандистской кампании против незаконной рыночной активности, что способствовало усилению в обществе враждебности по отношению к спекулянтам. По оптимистическим оценкам, на черный рынок в первые годы войны приходилось всего 2 % потребительских расходов[2052]. Несмотря на катастрофические неудачи на Восточном фронте и широчайшую мобилизацию внутренних и иностранных ресурсов, проводившуюся при участии Шпеера и его коллег, стабильность экономического строя в целом удалось сохранить. Более того, если бы не оставшийся в целом непризнанным успех финансовых и налоговых властей Рейха, которым удавалось поддерживать общий экономический баланс вплоть до лета 1943 г., триумфы Министерства вооружений оказались бы значительно более труднодостижимыми, а может быть, и вовсе недостижимыми. Как с запозданием признавал плановый отдел Керля, если бы инфляцию никто не сдерживал, то мобилизация ресурсов для военного производства потребовала бы намного большего уровня принуждения. Хорошо работающая система финансов сыграла роль необходимой смазки для «оружейного чуда».

Однако начиная с лета 1943 г. хрупкое равновесие в сфере военных финансов Германии стало во все большей степени разрушаться. Последний раунд проводившейся Шпеером мобилизации ресурсов для военного производства предъявил к немецкой экономике такие требования, которые становились все более невыполнимыми. В 1943 г., согласно наиболее надежным оценкам, на военные расходы, финансировавшиеся из внутренних источников, приходилось 60 % чистого национального продукта – намного больше, чем у других воюющих сторон[2053]. В 1944 г. мобилизация проводилась еще активнее. Гражданское потребление и инвестиции снова сокращались по мере того, как расходы вермахта продолжали увеличиваться. На пятом году войны, с сентября 1943 г. по конец августа 1944 г., вермахт поглотил ошеломляющую сумму в 99,4 млрд рейхсмарок, что превышало весь национальный доход в конце 1930-х гг. При этом налоговые поступления, собранные в Германии и на оккупированных территориях, застыли на уровне, достигнутом в 1942 г., а еще большую тревогу вызывало то, что финансовые институты Германии достигли предела своей способности поглощать государственный долг. С явными проявлениями пораженчества могло справиться гестапо. Но оно было не в состоянии непосредственно контролировать повседневные финансовые решения населения страны. Уже сразу после Сталинграда осведомители гестапо сообщали о все большей готовности пользоваться услугами черного рынка[2054]. По мере того как домохозяйства стали все больше полагаться на подобные нелегальные источники, соответственно снижалась и их готовность уведомлять о них власти. Как и во время Первой мировой войны, война делала преступников из обычных, законопослушных глав семьи. За годы войны суды рассмотрели более 100 тыс. дел о нарушении правил военной экономики. Согласно одной независимой оценке, черный рынок к концу войны обеспечивал не менее 10 % потребления домохозяйств. По мере того как деньги все активнее утекали по нелегальным каналам, система поглощения избыточной покупательной способности переставала функционировать. Именно в тот момент, пришедшийся на начало лета 1943 г., когда «оружейное чудо» Шпеера впервые застопорилось, объем сбережений на счетах в банках резко сократился впервые после первых месяцев войны[2055]. К лету 1944 г. полный коллапс в кредитно-денежной сфере уже шел вовсю. Продажи таких долгосрочных инвестиционных продуктов, как страхование жизни, обрушились уже весной, а банки по всей стране сообщали о крупномасштабном изъятии денежных вкладов. В свою очередь, финансовые институты все чаще отворачивались и от долгосрочных, и от краткосрочных государственных облигаций, вынуждая Рейхсбанк покупать все больше государственных ценных бумаг. Резко вырос объем денежной массы, находившейся в обращении. С сентября 1944 г. по конец апреля 1945 г. объем банкнот вырос более чем на 80 %[2056]. Германия столкнулась с угрозой неминуемой гиперинфляции. Это, в свою очередь, подрывало функционирование «реальной экономики». С учетом того, что в магазинах оставалось все меньше и меньше потребительских товаров, и с учетом почти абсолютной неизбежности того, что неистраченные сбережения будут уничтожены послевоенной инфляцией, оплата труда деньгами становилась все более бессмысленной. Именно это заставило обратиться к таким материальным стимулам, как дополнительные продовольственные пайки, сигареты или одежда. Кроме того, именно это вынуждало все чаще прибегать к мерам принуждения. По мере того как переставали работать позитивные стимулы, их неизбежно сменяли угрозы и полицейские санкции. Фирмы не могли быть серьезно заинтересованы в накоплении прибылей на банковских счетах, зная, что они испарятся, как только начнется послевоенная инфляция. Вместо этого они делали все, что могли, чтобы потратить свои средства на запасы сырья, новые здания, средства производства и паи других компаний – все, что могло сохранить свою стоимость даже при полном расстройстве денежной системы. Кроме того, по мере возможности они вывозили капитал из Германии в такие надежные прибежища, как Швеция, Швейцария и Португалия[2057]. Однако с точки зрения министерства Шпеера это «тяготение к вещам» («Drang zur Substanz») было крайне дисфункциональным. Оно находилось в полном противоречии с желанием плановиков сократить накопление запасов и не давать фирмам заказывать новое оборудование, которое не могло внести никакого немедленного вклада в военное производство. К 1944 г. каждая рейхсмарка, вложенная в новые станки или новые здания, представляла собой отвлечение ресурсов от непосредственного производства вооружений[2058].