Дуэль. Всемирная история - Ричард Хоптон

ТАК ЛАЕВСКИЙ, герой повести Чехова «Дуэль», размышлял в ночь перед боем с фон Кореном. Пытками неопределенностью, угрызениями совести и страхом, которые становились товарищами героев повестей и романов о дуэлях в ночь перед поединком, пестрят страницы многих произведений беллетристики. Наступает ночь, так подходящая для сентиментальных чувств, романтической ностальгии и «ломящейся в дом» не скрашенной ничем вины. Покуда Лаевский оставался один в своей комнате, худшие страхи обступали его, он не мог ничем заняться: «Накануне смерти надо писать к близким людям», — но слова не шли. Затем — словно бы символически отражая бурю чувств в душе героя — разыгралась сильная гроза:

Во всех трех окнах ярко блеснула молния, и вслед за этим раздался оглушительный, раскатистый удар грома, сначала глухой, а потом грохочущий и с треском, и такой сильный, что зазвенели в окнах стекла. Лаевский встал, подошел к окну и припал лбом к стеклу{111}.

Поначалу гроза вызвала поток болезненных воспоминаний, угрызения совести и рефлексию, но в итоге намерение посетить любовницу, Надежду Федоровну, поведение которой и послужило причиной дуэли, заставило его выйти из дома. Визит к ней прогнал демонов ночи, и это лишний раз убедило Лаевского в том, что жизнь слишком драгоценная штука, чтобы запросто распроститься с ней. Подкрепленный этой мыслью, он оказался готовым выйти на дуэль и биться на ней с большим хладнокровием и присутствием духа.

Терзания накануне дуэли также хорошо показаны в другой повести писавшего еще до Чехова русского автора, Михаила Лермонтова, «Герой нашего времени». Лермонтов знал о чувствах дуэлянта не понаслышке, поскольку сам принимал участие в поединке незадолго до публикации повести. Печорин — в чем-то подобный Лаевскому герой — мучился, размышляя о прошлом: перед глазами его проплывала вся жизнь. Кроме того, он беспокоился, почти непроизвольно, в отношении самой дуэли, не будучи в состоянии заснуть в раздумьях о том, что будет, если он погибнет{112}.

Многие герои новелл перед дуэлью вот так же не могли совладать со стучавшимися во все окна незваными мыслями, одолевавшими их в преддверии поединка. Вряд ли стоит сомневаться, что и настоящие дуэлянты переживали нечто подобное. Нет ничего более естественного в том, что авторы учебников для потенциальных дуэлянтов искали возможности дать какой-то действенный совет в плане того, как лучше провести тревожные часы, предшествующие тайной утренней встрече. Автор наставления «Дуэльное искусство» предлагает способы пережить «ночь накануне» в главе под названием «Необходимые предосторожности». Дуэлянту надлежит относиться к предстоящему «как к игре» и «объявлять войну нервозным предчувствиям». Он находит вполне логичное решение: «Чтобы мысли его не сходились все на предстоящем деле, ему следует пригласить нескольких друзей на ужин и провести вечер под смех и остроты, вкушая портвейн; если же он склонен к картам, тогда уместно потешить себя роббером в висте».

Однако дуэлянту с друзьями следовало осознавать негативный момент в отвлечении от предстоящего с утра дела — словом, перебирать тоже не стоило. Автор наставления, между тем, сознавая терзания, которые выпадают на долю человека в долгой недреманной вахте накануне события, продолжал:

Если же он надумает забыться сном, когда отойдет на отдых, а навязчивые мысли станут одолевать его воображение, пусть возьмет занимательную книжицу — скажем, одну из повестей сэра Уолтера (то есть В. Скотта. — Пер.), когда же окажется любителем романтики; или же «Чайлд Гарольд» Байрона, если душа лежит к возвышенному, — и читает, пока не уснет{113}

Как ни любопытным это может показаться, повесть, которую Лермонтов заставил читать Печорина, когда тот не мог уснуть перед дуэлью, были «Пуритане» Скотта. Судя по всему, работы сэра Уолтера уважали все дуэлянты от самых что ни на есть Хоум-Каунтис (ближайших к Лондону графств Кент, Суррей и т.д. — Пер.) до гор Кавказа. Еще один литературный герой, Пелэм — известный персонаж Булвера Литтона — проводит разницу между дуэлью в Англии и такого же рода поединком во Франции.

«Хо-хо! — воскликнул я. — Да дуэль во Франции вовсе не то, что в Англии. В первом случае она нечто само собой разумеющееся — так себе безделица. Люди дают указания относительно поединка так, точно заказывают лакею ужин. Но вот в нашем разе все дело в помпе и торжественности момента — ни тени шутки, непременно встать до зари и уже с завещанием в кармане»{114}.

В августе 1780 г. Уоррен Хастингс и Филипп Фрэнсис сошлись в бою в предместьях Калькутты после долгой и пропитанной желчью распри, приключившейся с двумя этими людьми из верхов правительства Индии. Нетипично здесь то, что оба главных участника драмы зафиксировали на бумаге свои ощущения, связанные с дуэлью, и оставили их для потомков. И, что характерно, оба отразили нескончаемую долготу дня накануне дуэли. Фрэнсис прокомментировал все происходившее по-спартански лаконично: «16-го. Приводил в порядок дела. Жег бумаги и т.д. на случай самого скверного исхода. Скучное занятие»{115}.

Хастингс, получив 15 августа вызов от Фрэнсиса и согласившись на встречу с ним спустя двое суток в Алипуре, тоже потратил оставшиеся часы на устройство дел. Хастингс составил завещание, сочинил пространный меморандум для правительства Бенгалии для облегчения отправления обязанностей тем, кто придет на смену ему после его кончины, ежели такое случится теперь, и написал письмо Мэриен — жене. Письмо должны были передать Мэриен только в случае, если бы Хастингс погиб на предстоящей дуэли. «Моя возлюбленная Мэриен, — такими словами начиналось послание. — Сердце мое обливается кровью от мысли о том, какие чувства Вы можете испытывать, если так случилось, что Вы держите в руках это письмо»{116}. В описываемом случае Хастингс пережил дуэль, не получив и царапины, а вот Фрэнсис был ранен, хотя позднее и поправился.

Джордж Кэннинг, который готовился умереть на дуэли с коллегой по Кабинету, виконтом Каслри, спустя 29 лет после описываемых выше событий, тоже засел за письменный стол, чтобы попрощаться с женой и привести в порядок мирские дела.

Если со мной стрясется что-нибудь, драгоценная любовь моя, утешьтесь мыслями о том, что сделал я так, как надлежало, и так поступил, как был должен… Я уверен в том, что действую в интересах страны, и единственное, чем движим из всех возможных личных побуждений, желанием не предать себя позору и нежеланием терпеть недостойное со стороны прочих…

Затем он прояснил свое материальное положение и завещал все ей, попросив только, чтобы она не оставила заботами его мать, выделив ей единовременно 1000 фунтов или — что было бы предпочтительнее — 300 фунтов в год{117}.

Когда часы бдений подошли к концу, для храброго дуэлянта наступало время отправляться на оговоренное рандеву, где ждала его встреча с судьбой. Часто такие путешествия совершались в компании секунданта. Если вести речь о бойцах премьер-министрах, Питт трясся в карете по Портсмутскому Тракту из центра Лондона к Патни-Хид с Дадли Райдером, своим секундантом; Веллингтон ехал по Баттерси-Бридж также с секундантом, одноруким Хардингом, чтобы встретиться с лордом Уинчелси на Баттерси-Филдс. А Каслри ради драки с Кэннингом сопровождал к Патни-Хид в парной двуколке секундант, лорд Ярмут. По пути они обсуждали Каталани, модную оперную певицу, и Каслри напевал себе под нос отрывки из ее арий{118}.