Северная война - Василий Сахаров

Мы расстались, и я вернулся к своему войску. Собрал командиров, поставил перед ними задачу, расписал план боя, и началось движение. Отряд Калеви Лайне растворился в чащобе. По тракту вперёд выдвинулись степняки, а следом – тяжёлая кавалерия Берладника, не рыцари, но тоже бронированный кулак. Следом подтянулись экипажи кораблей, а в самом конце, подальше от германцев, как резерв и охрана обоза, встали вароги, полсотня молодых парней в коротких одинаковых кольчугах по росту, с круглыми щитами, сулицами и недлинными пехотными клинками. Воспитанников Славуты Мха я в бой кидать не собирался. Но если прижмёт, был готов ими жертвовать – кинуть славянских янычар на дорогу, которую они перекроют телегами, и под их прикрытием увести основные силы обратно в леса. Арифметика войны, чтоб её! Сбереги профессионалов для будущих боев, а неопытное мясо подставь. Впрочем, это на самый крайний случай, вероятность которого в сегодняшнем сражении очень невелика.

Стало светать. Солнце показалось над лесом и медленно поползло по голубому небосводу. По укоренившейся с обучения в храме Святовида привычке я поприветствовал светило и пожелал добра всем людям одной со мной крови и только после этого облачился в броню, посулил Змиулану свежую вражескую кровь и, спрятавшись на лесной опушке, сосредоточился на бое.

До замка, мощной твердыни с высокими стенами, которая была выстроена германцами ещё в те времена, когда Любек был Любицей, а Ольденбург назывался Старгард, около двух километров. За укреплением несла свои воды к Венедскому морю река Траве, а перед ним находилось покрытое шатрами и палатками поле. Там уже были готовы к сражению германские полки имперского графа Сигурда Плитерсдорфа, которые перекрывали две дороги, одну на Гамбург, где сейчас находился Громобой, а другую на Данию, где втайне стояла моя армия. Войско у крестоносцев разношёрстное, в основном ополченцы и наёмная пехота, но и кавалерия имелась. А что касается численности, то разведка бодричей не ошиблась, католиков было не менее трёх тысяч.

«Сильное войско у графа, – машинально отметил я. – Но мы и не таких обламывали, так что, гражданин Плитерсдорф, подставляй рога, сейчас тебе будет больно».

И в этот момент началось. На окраину поля выскочила дружина Громобоя. Запели боевые рога, и над головой передового всадника взвился стяг воеводы, который я не мог разглядеть, но мог представить: чёрный медведь с мечом в лапе на красном полотнище – вот такой знак у моего зеландского соседа со стороны Большого Бельта. Под ним он ходит два последних года, и этот стяг хорошо запомнили датчане и прибрежные европейцы, которых вместе со мной грабил Гудим Громобой, а теперь пришла очередь крестоносцев.

– А-а-а! – пронеслось над полем, и дружина бодричей, бронированная кавалерия в кольчугах и с длинными копьями, встретилась с устремившимися ей навстречу всадниками германцев, среди которых было несколько десятков рыцарей.

Рубка началась серьёзная, грохот столкновения разлетался далеко, но длилась эта схватка недолго. Бодричи, успевшие набрать разгон, рассекли вражескую конницу пополам, и если бы бой шёл один на один, они уничтожили бы всадников графа Плитерсдорфа без всяких затей. Но германских конников поддерживала пехота, в том числе и стрелки. Поэтому венеды в любом случае должны были отступить.

Имперский феодал, который командовал осадившими Вартислава крестоносцами, это тоже понимал и увидел, что Громобой один. Тот ударил, обнаружил, что католиков больше, и отходит. Поддержки у бодричей нет, по крайней мере, немцы её не видели, и граф поступил так, как предсказывал воевода. Плитерсдорф кинул на повернувшихся к католикам спиной дружинников все свои силы, и фланговые отряды, подобно клещам, по сигналу звонкоголосых медных труб от самого высокого шатра во вражеском лагере сомкнулись вокруг славянской конницы и стали прижимать её к лесу.

Дружина Громобоя, которая была вымуштрована не хуже моих воинов, дёрнулась обратно на дорогу к Гамбургу, сцепилась с преградившей путь пехотой и отскочила. Затем повернула на датский тракт, но тут германцы собрали свою рассеянную конницу и попытались вновь схватиться с бодричами. Вот только дружина бой не приняла и помчалась к лесу. Все её метания очень сильно напоминали паническое бегство, и вновь в лагере католиков пропели трубы. Они выводили нечто бодрое и победное, и германские отряды, оставив на моём направлении лишь сотню ополченцев, рванулись добивать дружинников Громобоя.

Я наблюдал за всем этим с каменным выражением лица и чувствовал, что напряжение в рядах моего спрятавшегося в чащобе воинства нарастает. Люди ждали приказа, и когда крестоносцы, смешав ряды, подкатили к лесу между двумя трактами, где их встретили арбалетчики и пехотинцы Векомировича, которые прикрыли бодричей, я взмахнул рукой и выкрикнул:

– Всадники, по коням! Пехота идёт следом! Сотники, берегите воинов! Развернуть знамя!

Мне подвели коня, и теперь за разворачивающимся боем я наблюдал с седла. Лёгкая конница чёрных клобуков с лихим посвистом вынеслась на поле. Вместе с ней была дружина князя Ивана Ростиславича, которая сходу опрокинула и посекла германских ополченцев, после чего степняки закружили вокруг германского войска, осыпая католиков стрелами. Нестройной толпой крестоносцы стали откатываться в свой лагерь, где у графского шатра собирались вражеские резервы. Отряд Берладника окончил избиение вчерашних крестьян и начал собираться в ударный кулак, а бодричи и варяги Идара, сдерживавшие первый натиск католиков, перешли в контратаку. Одновременно с этим открылись ворота замка и появились дружинники Вартислава. Пришло и наше время. Я кинул взгляд на знамя с головой хищной птицы в языках пламени, вынул из ножен Змиулана и, взмахнув им над головой, прокричал:

– Бей вражин!!! Гойда!!!

Меня поддержал гул голосов, и выдвинувшиеся вперёд арбалетчики в дополнение к стрелам степняков послали в толпу католиков сотни болтов. Метательные снаряды буквально выкосили первые ряды, и расстроенная масса крестоносцев повалила в свой лагерь. Кони дружинников стронулись с места, и я был среди них. Откормленные отборным овсом мощные животные быстро набрали разбег и легко, ударной волной понесли своих седоков в отряды графа Плитенсдорфа. Стоны и крики, лязганье металла и боевые кличи, храп лошадей и чьи-то неразборчивые команды – много раз я слышал всё это, но каждый бой звучит по-своему, как-то особенно, неповторимо. Впрочем, это не важно. Звучит и ладно, лишь бы для нас всё хорошо складывалось, а остальное чепуха, фон, и не более того.

Привстав на стременах, я разрубил голову одному из вражеских вояк. Взмах – и ещё один лишается руки. Меч, который я чувствую, словно он является частью меня, счастлив. Зачарованный клинок рубит врагов без всякой жалости, вражеская пехота бежит, а дружина среди всех этих людей подобна волкам, которые оказались в стаде овец. Идёт резня крестоносцев, и боевые кони пробивают себе путь. Минуты кажутся секундами, всё происходит очень быстро. Нашёл цель, подправил путь коня и срубил ещё одну головушку. Однако вскоре мы упираемся в препятствие: нас встречает германская конница, которую уже потрепали бодричи, и приходится попотеть.

Отклонившись вправо, я пропускаю мимо себя вражеское копьё и вижу перед собой рыцаря в полном доспехе и в вычурном шлеме с искусной узорчатой гравировкой на металле. Это он хотел меня достать, но у него ничего не вышло, и крестоносец за это ответит. Рыцарь стал вытаскивать меч, но я был гораздо быстрее, перегнулся вперёд, навис над головой коня и вонзил свой клинок ему в шею. Из перерезанных вен хлынула кровь, а я направил жеребца дальше. Мимо меня во врагов летят новые стрелы и болты. Свистят мечи русских дружинников Берладника, кто-то из них выкрикивает полоцкий клич «Рубон!», другой поминает родной Звенигород, а третий Галич. Слышно хеканье и хруст костей, а позади нас во врага уже врубились варяги и пруссы.