Демидовы. Столетие побед - Игорь Юркин

Из следующих фактов, которые защитник Йодля сообщает трибуналу, становится ясно, причем историки не оспаривают этого и сегодня: нападение Гитлера на Советский Союз было превентивной войной.

Профессор доктор Экснер: «…Согласно сообщениям, которые получил Генеральный штаб армии, в начале февраля 1941 года 150 русских дивизий, то есть две трети от всего известного нам наличного состава русских вооруженных сил, шли на Германию…» «Настоящая превентивная война принадлежит к обязательным способам самосохранения» (Т. 19. С. 22).

До сегодняшнего дня все так и осталось, как и было со времен завершившейся в 1945 году превентивной войны.

* * *

О политизации немецкого вермахта и офицерского состава, якобы проведенной Гитлером, профессор доктор Экснер говорит следующее: «Адольф Гитлер при учреждении вермахта сохранил в силе резкое разделение (как и в рейхсвере во времена Веймарской республики) между политикой и военной отраслью, а в определенном смысле даже подчеркнул его. Он, который добивался политизации всего немецкого народа, хотел иметь неполитический вермахт. Солдат в политическом смысле был лишен гражданских прав, ему не разрешалось голосовать, принадлежать к какой-либо партии, даже к НСДАП… Позиция Гитлера заключалась в следующем: он – фюрер, он – политик, генералы должны заботиться о собственных делах, в политике они ничего не понимают. Он даже не терпел советов, когда речь шла о политике…»

* * *

«Кроме того, совершенно неправильно обвинять генерал-полковника Йодля в том, что он был командующим той или иной военной кампанией» (Т. 19. С. 27).

Затем защитник перешел к упрекам, выдвинутым обвинением, о том, что Йодль передавал приказы Гитлера посредством телеграмм. Тут же было указано на необоснованность этих пунктов обвинения.

Профессор доктор Экснер: «Говорят, что он мог бы отказаться… Йодль несколько раз пытался освободиться от ОКВ, он хотел быть откомандированным на фронт, но тщетно… отказаться Йодль не мог. Должен ли он был симулировать болезнь? Но это дезертирство, то есть во время войны преступление, караемое смертью. Можно ли требовать от офицера, воспитанного в добрых старых традициях, чтобы он, как трус, предал в столь тяжелое время свою Отчизну, которой он посвятил всю свою жизнь, если в результате он не сможет смотреть в глаза ни одному солдату? Я думаю, что нет.

Были лишь следующие выходы: убийство или революция. Мир означал бы одновременно и гражданскую войну, а война – немедленный крах фронта и гибель рейха… Кажется, что обвинение на деле придерживается точки зрения, что было бы неплохо потребовать от обвиняемых именно такой модели поведения. Поразительная мысль! Можно ли нравственно оправдать убийство и предательство, об этом пусть спорят теологи и этики…

Обязаны ли были они под угрозой наказания убивать главу государства? И кто? Солдаты? В военное время? Издавна наказывают людей, совершивших подобное преступление, но наказывать, когда они этого не делали, это уже что-то новое…» (Т. 19. С. 53–54.)

Профессор доктор Экснер завершает свою заключительную речь, которой он полностью доказал невиновность Йодля в предъявленных ему обвинениях, следующими словами:

«Господа судьи! Позвольте мне в завершение поделиться одним личным воспоминанием, которое прольет еще больше света на личность Йодля. Я познакомился с ним около 20 лет назад в доме его дяди, философа Фридриха Йодля, в Вене. Там я говорил с ним о воспитании офицеров. То, что сказал на это молодой капитан, было настолько нравственно серьезным и настолько далеким от всего, что называют милитаризмом, что я всегда держал эти слова в памяти.

После этого я с ним нигде не пересекался до прошлой осени, когда я получил шокирующее предложение защищать его. Первая мысль, возникшая в моей голове, была следующей: «Этому храброму солдату нужно помочь». Но все же я сомневался, так как не являюсь профессиональным адвокатом. Однако, когда я впервые встретился с ним в здании суда, он сказал мне то, что тотчас уничтожило все мои сомнения. «Будьте спокойны, господин профессор, – сказал он, – если бы я чувствовал за собой хотя бы намек на вину, то не пригласил бы вас в качестве защитника».

Господа судьи, я считаю, так говорит джентльмен, а не преступник.

Я прошу оправдать генерал-полковника Йодля» (Т. 19. С. 54–55).

С 28 по 30 августа представители обвинения произносят заключительные речи, в которых полностью проигнорированы те факты, что обвиняемые и защитники в ходе «процесса» предъявили им в качестве доказательств противоположного взгляда на произошедшие события во время прихода к власти Гитлера и последующей за ним мировой войны, и то, что было сказано в заключительных речах. Даже та пропагандистская ложь, которая в обвинительных заключениях и в течение процесса была опровергнута, звучит снова. Главный советский обвинитель генерал Руденко выступает последним и выдает полную ненависти тираду о «фашистских шакалах и «недочеловеках» (Т. 22. С. 392–394), о «гитлеровских преступниках» (Там же. С. 398) и «фашистских заговорщиках» в зале суда (Там же. С. 411).

Он перечисляет все военные преступления, которые, по его мнению, были совершены, естественно не упоминая советских: массовое убийство русскими в Катынском лесу и другие преступления Красной армии против человечности. О них благоразумно умалчивается. Наступательная война против Польши клеймится позором, но об участии в ней России и о наступательной войне против Финляндии Руденко «забывает»…

Свою изобилующую недоказанными утверждениями речь он завершает лицемерными словами: «Так пусть же суд народов вынесет фашистским палачам приговор – справедливый и суровый».

Бесстыдная ложь о «суде народов», который состоял лишь из представителей четырех держав-победительниц, срывается с губ советского генерала так же легко, как требование «справедливого приговора». При этом товарищ генерал точно знает, что «справедливый приговор», как обычно на его родине, здесь уже давно был определен. Профессор Тэйлор, британский историк, позже станет утверждать: «Этот приговор был вынесен еще до начала процесса».

Во время заседания во второй половине дня 31 августа обвиняемым разрешают дать некоторые объяснения.

С впечатлившей всех четкостью в начале своего заключительного слова рейхсмаршал Герман Геринг говорит то, что каждому, даже простым наблюдателям, которые там присутствовали, должно было броситься в глаза:

«В своей заключительной речи обвинение говорило о защите и их доказательствах как о чем-то, не имеющем никакой ценности. Данные обвиняемыми под присягой показания, которые могли служить поддержкой для обвинения, оно считает абсолютно правдивыми, но в то же время те слова подсудимых, которые противоречат обвинению, объявляет лжесвидетельствами. Это очень примитивно и не является убедительным основанием для доказательств».