Крутые перевалы - Семен Яковлевич Побережник

посмотрел на меня, мол, чего это вдруг прорвало его спутника, а я все больше распалялся, шумел, размахивал руками, Потом он поднялся с обочины, молча потоптался возле меня, что-то обдумывая, и нерешительно сказал:

— Знаешь, я, кажется, тоже вернусь домой. В Брюсселе у меня, хоть и плохая, но все же крыша, товарищи есть...

Он отряхнул ребром ладони запылившиеся брюки, снял сухую колючку, приценившуюся к манжете штанины, и пробормотал, как бы убеждая себя:

— В самом деле, это же глупо идти куда-то, потому что полицейским так хочется...

— Полицейские выполняют решение суда, — напомнил я.

— Погоди, нас же судил бельгийский суд, а не люксембургский...

Он был прав. Я устало махнул рукой.

Мы решили, когда стемнеет, пробираться этим же путем назад. От этой мысли даже повеселели.

Наступили сумерки. Мы поднялись и не спеша пошли обратно к границе, которую недавно перешли. Вдруг венгр схватил меня за плечо:

— Смотри, они не ушли!

Два полицейских, которые сопровождали нас, стояли на том же месте, где мы их оставили. Проклятье! Видимо, они разгадали наши намерения, увидев, как мы медленно, нехотя зашагали по французской территории, и решили постеречь, чтобы мы не надумали вернуться назад. Завидев нас, полицейские погрозили кулаком, мол, не смейте возвращаться, а один из них даже выразительно изобразил пальцами решетку...

Какая досада! Пришлось поворачивать «оглобли». Пока еще не совсем стемнело, нужно было найти какой-то ночлег. Мы побрели дальше по французской земле.

Настроение подавленное. Дает себя знать голод. Впереди замаячил какой-то невысокий холм. Приблизившись, увидели, что это стог прошлогодней соломы. Решили в нем заночевать. Сделали углубление, растянулись на примитивном ложе. Спали плохо, хоть порядком устали. Стебли жесткие, колючие. В соломе всю ночь шуршали, попискивали мыши.

Английская пословица гласит: «Нет ничего более постоянного, чем временное». Мои временные неудачи, мытарства и лишения на чужбине становились постоянными.

В Люксембурге

На другой день утром, выбравшись из стога и отряхнув соломенную труху, мы пошли опять назад. Обошли далеко стороной то место, где вчера нас караулили назойливые полицейские, и благополучно добрались до Люксембурга.

На окраине города остановились, посмотрели друг на друга. Грязные, заросшие, словно старые бродяги, мы своим видом могли обратить на себя внимание полиции, вызвать подозрение. Ко всему донимал голод, а в кармане пусто...

— Не плохо бы подкрепиться. Хотя бы чашкой горячего кофе со сливками и булочкой с маслом. — Моя шутка вызвала раздражение попутчика.

— А бекона с яичницей не хочешь? — в тон мне ответил венгр. Но вдруг его лицо стало озабоченным, глаза серьезными. Он начал быстро рыться в карманах, словно что-то вспомнил.

— Вот, — произнес он, улыбаясь, — нашел! А я уже думал, что потерял в стогу. Если бы вывалилась, никогда бы не нашли. Как иголку в соломе...

Мой спутник, не торопясь, извлек из тряпочки десятифранковую золотую монету и, торжествуя, поднес к моему лицу. Изумленно смотрю на чудесный светлый кружок, который должен выручить нас как спасательный пояс, брошенный утопающим...

— Это держу про черный день, — объясняет венгр, заворачивая монету в тряпицу.

— Считай, что он наступил, — говорю я.

Решаем зайти в первую попавшуюся парикмахерскую и предложить брадобреям купить ее. Довольно быстро разыскали по вывеске парикмахерскую. Ее владелец, подвижной человек в белом халате, с веселыми голубыми глазками, — не взял, а выхватил монету из рук венгра...

С особым усердием мастер постриг и побрил нас, ни о чем не расспрашивая, помыл шампунью наши грязные головы, подсушил волосы, почистил пиджаки щеткой, затем дал солидную сдачу.

Мы вышли из парикмахерской чистые, аккуратные, словно обновленные, отошли несколько шагов и стали думать, как быть дальше.

На противоположной стороне тротуара показался какой-то молодой человек в берете и комбинезоне. В руке он держал чемоданчик, на плече нес моток белого шнура. По виду это был электромонтер. Мы его остановили и спросили, где можно найти депутата парламента этого района. Нам было известно, что не так давно здесь состоялись выборы парламента и в его состав вошло несколько социалистов. Молодой человек, не задумываясь, сразу же назвал фамилию депутата и даже указал его домашний адрес.

Дверь открыла женщина в наколке, белом переднике и пригласила войти. Видимо, депутата избиратели посещали и на дому, поэтому она не расспрашивала, кто мы, откуда, по какому вопросу.

Социалист-депутат принял нас в своем отлично обставленном кабинете. Он сидел за письменным столом в белой накрахмаленной блузе с твердыми манжетами. Поверх ее — узкие шелковые помочи в цветочках. Выслушав просьбу — помочь вернуться в Бельгию, откуда нас выслали за политическую деятельность, он вскочил со стула как ужаленный и резко отрубил:

— Такими делами не занимаюсь. Это не моя компетенция. Ничем помочь вам не могу, господа, уходите!

Мы поняли, что это за общественный деятель, кому он служит. Стало ясно: рассчитывать здесь на помощь социалистов нечего. Это «домашние», «ручные» социалисты. Так сказать, морковный кофе, от которого, очевидно, столько пользы рабочему классу, сколько от козла молока...

И тут меня осенило. Я неожиданно вспомнил о секретаре ЦК Люксембургской коммунистической партии. В нашей портовой организации были списки секретарей ЦК ряда тех стран, куда обычно заходили, совершая рейсы, бельгийские пароходы, и их адреса. В том числе почему-то был адрес и люксембургского.

— Чего же ты раньше молчал? — удивился венгр, услышав мои слова. — Стоило тратить время на этого социалиста в помочах! Пошли к секретарю!

Менее чем через час мы уже сидели рядом с ним и рассказывали о своих скитаниях и злоключениях. Он осведомился, где мы вступали в партию, какую работу вели. Спросил фамилию секретаря портовой организации, уточнил, за что нас выслали из Бельгии. Выслушав просьбу, задумался, затем сказал:

— Попробуем помочь! Вот что. Здесь есть городской парк. Пройдите туда, сядьте на вторую от входа скамейку и ждите. К вам подойдет наш товарищ. Он занимается транспортировкой нужных людей.

Секретарь ЦК крепко пожал нам руки, попрощался, пожелал удачи.

В парке было тихо. По дорожкам, усыпанным палым листом, мамы и няни катали колясочки с детьми. Прождали мы часа три, основательно озябли, но никто к нам не подходил.

— Может, есть еще один городской парк, — произнес венгр. — Надо бы спросить. А то досидимся здесь до ночи и тогда...

Он не успел