Канарис. Руководитель военной разведки вермахта. 1935-1945 - Карл Хайнц Абсхаген

При этом работать под началом Канариса было совсем не просто. Он предъявлял к своим подчиненным весьма жесткие требования, прежде всего – к руководителям подразделений. Сам Канарис был буквально одержим своей работой. Как и вообще многие немцы, он неохотно передавал кому-либо часть собственных полномочий, предпочитая сосредотачивать в своих руках все важные решения, что многократно увеличивало бремя рабочей нагрузки, ложившейся на его плечи. Вполне логично, что при подобной занятости его личная жизнь с годами отступала все дальше на задний план. Он делался все неугомоннее и непоседливее. С началом войны Канарис проводил значительное время в дороге, лихорадочно кочуя от одного зарубежного филиала к другому и становясь все нетерпеливее. Природный острый ум и с годами еще сильнее развитая способность к всестороннему анализу помогали ему быстро схватывать суть проблемы во всех взаимосвязях еще до того, как ему ее растолкуют. Пространные доклады раздражали его. Когда приходилось участвовать в расширенных совещаниях вместе с другими государственными ведомствами, Канарису с трудом удавалось сдерживать свое нетерпение. Слушая длинные, с серьезным видом произносимые речи, он обычно насмешливо кривил губы, а его вполголоса высказываемые по ходу едкие реплики и комментарии часто ставили сопровождавших его людей в неловкое положение – они с великим трудом удерживались от смеха. Сотрудникам Канариса пришлось привыкать в его присутствии излагать свои мысли и соображения как можно короче и яснее. Иначе не следовало и рассчитывать на его понимание. Правда, требование краткости, предполагавшее исключение всех несущественных деталей, таило в себе определенную опасность. Если у какого-нибудь отдела абвера с другой государственной организацией – будь то вермахт, партийные органы, СС или гестапо – возникало недопонимание, чего при многократно пересекавшихся компетенциях необычайно громоздкой и сложной властной структуры Третьего рейха было не избежать, Канарис сердился и выговаривал начальнику отдела: «Вы мне неверно доложили ситуацию!» При подобных «проколах» он принципиально снимал с себя всякую ответственность, что, однако, не мешало ему всеми силами, в том числе и собственным авторитетом, защищать провинившегося сотрудника.

Нетерпеливый во всем, Канарис не пользовался общественным транспортом, предпочитая передвигаться по возможности в автомобиле, а на более далекие расстояния – в самолете. Один из его бывших помощников описывает эпизод, связанный с железнодорожным транспортом, наглядно иллюстрирующим почти детскую нетерпеливость Канариса. Как-то ехал он в скором поезде из Висбадена в Берлин. Вскоре после отбытия адмирал стал проявлять недовольство, называя локомотив, мчавшийся со скоростью 100 километров в час, «почтовой каретой», и приказал сопровождавшему его офицеру отправиться к машинисту и попросить того ехать быстрее. Канарис не успокоился, пока офицер не вернулся и не доложил, что распоряжение выполнено. Неудивительно, что один из сотрудников абвера, долгое время работавший при Канарисе на руководящей должности, назвал его «самым трудным начальником за всю мою военную карьеру». И тем не менее все подчиненные Канариса, не колеблясь, пошли бы за ним хоть в огонь.

Особенно привязанными к нему были молодые офицеры и вспомогательные служащие женского пола, от которых он, со своей стороны, ожидал безусловной преданности и самоотверженной работы и к которым относился с подчеркнутой предупредительностью и вниманием. Созданию доверительной атмосферы способствовала приобретенная еще во время службы в военно-морских силах привычка порой обращаться к подчиненным на «ты», невольно воскрешавшая в памяти любовные отношения отца и детей.

В абверовских кругах часто спорили о том, насколько хорошим Канарис был психологом, и мнения на этот счет расходились тогда и расходятся по сей день. Есть достаточно поводов, чтобы на первый взгляд усомниться в его умении правильно оценить человека. Его личные отношения, например, часто строились под влиянием подчас совершенно необъяснимых симпатий и антипатий. Суждение о ком-либо он составлял быстро, в большинстве случаев под впечатлением первого момента встречи. Даже очевидные усердие, надежность и высокая квалификация работника, вызвавшего у Канариса чувство антипатии, не устраняли возникшую первоначально неприязнь, хотя внешне это ни в чем не проявлялось. С другой стороны, он с годами поддерживал людей явно бесталанных и легкомысленных, которые ему по той или иной причине по-человечески нравились. Однако, если вдуматься хорошенько, все сказанное выше не может служить убедительным доказательством отсутствия способности распознать истинную суть человека. Ибо многое свидетельствует о том, что Канарис хорошо разбирался в психологии людей, с которыми ему приходилось иметь дело. Быть может, сказывалась своего рода психологическая самозащита его чрезвычайно восприимчивой натуры, когда он по возможности удалял из своего окружения компетентных, но чем-то неприятных ему людей, и одновременно терпел около себя нескольких недостаточно квалифицированных, но внешне чем-то симпатичных сотрудников, не питая иллюзий относительно их деловых качеств. Если посмотреть на группу ведущих работников абвера, которую Канарис собрал и сплотил вокруг себя, то нужно отдать ему должное как очень и очень неплохому психологу. Один из тех, кто до последних дней деятельности Канариса в качестве руководителя абвера был тесно с ним связан, поведал кое-какие подробности, касающиеся особенностей личности адмирала, которые кажутся нам примечательными и объясняют некоторые его распоряжения, кажущиеся странными. «Помимо острого ума и умения вычленить из представляемой ему информации самое существенное, – рассказывал он, – Канарис еще обладал удивительной способностью точно определить, насколько подчиненный в состоянии выполнить данное ему поручение… Если он считал, что интеллектуальные возможности сотрудника невелики (что случалось достаточно часто, и тем не менее обстоятельства иногда вынуждали отдавать приказ), Канарис уже ясно видел неизбежные просчеты и заботился о заблаговременном предотвращении ущерба, отдавая соответствующие распоряжения другим лицам. Таким образом, ошибки, которые должны были бы еще только совершиться, уже заранее исправлялись».

Канарис не был осторожен, отзываясь в кругу сотрудников о существующем в стране режиме. Неоднократно, после очередного ежедневного совещания, Пикенброк или какой-нибудь другой начальник отдела напоминал ему, что он снова говорил о вещах, не предназначенных для посторонних ушей, и излагал взгляды, которые не должны бы выходить за пределы круга его наиболее доверенных людей. А между тем на совещаниях нередко присутствовали такие лица, как интендантский советник Тёппен, служащие правового отдела и т. д., не имевшие прямого отношения к чисто разведывательным делам. В ответ на подобные предостережения Канарис имел обыкновение на следующем совещании сглаживать прошлые резкие высказывания выражением сугубой «лояльности». С началом войны Канарис изобрел новый метод маскировки, разделив ежедневные совещания на две части. В первой с большим числом участников обычно обсуждались общие вопросы, а более чувствительные проблемы рассматривались во второй части, в присутствии лишь начальников отделов.

И, разговаривая по телефону, Канарис не всегда проявлял нужную осмотрительность, к огорчению его сотрудников. Весьма примечательно, что даже такой уравновешенный и совсем не боязливый человек, как Пикенброк, еще в 1940 г. в беседе с сослуживцами сказал: «Собственно говоря, меня сильно удивляет, что нашему хозяину все еще позволяют разгуливать на свободе». Разумеется, Канарис знал, что телефонные переговоры с внешним миром аккуратно прослушиваются, записываются и ложатся на стол врагов из Главного управления имперской безопасности (РСХА). Один эпизод начального периода войны, возможно, объясняет «неосторожность» Канариса на совещаниях и по телефону. Как-то госпожа Канарис позвонила мужу и в ходе разговора стала критиковать некоторые правительственные меры. Канарис тут же положил трубку, а вечером настойчиво предупредил жену впредь не касаться по телефону политических тем и, прежде всего, воздерживаться от всяких критических замечаний. Когда жена стала возражать и напомнила ему о его собственной частой критике по телефону, он пояснил, что, мол, о его несогласии с отдельными действиями правительства хорошо известно и что, если он вдруг перестанет откровенно высказывать свое мнение, то гестапо может заподозрить что-то еще более худшее.