Трогать нельзя - Мария Зайцева

И я, тупой ублюдок, вместо того, чтоб с ней все же поговорить, стал морозиться, играл старшего сурового брата.

Вот и доигрался.

Теперь бы с ней нормально начать общаться, а она для меня — коробочка закрытая. Танцую вокруг. А как подойти — не знаю толком.

Ехал сюда, думал, ухвачу заразу, дам по жопе и утащу в постель. И покажу, что значит злой и страшный Серый волк… Но вот приехал, стою тут, как дурак, свечусь на весь двор… И понимаю, что тупое решение. Неправильное. Надо поговорить. Не надо налетать на нее. Если я чего-то хочу в будущем с ней, конечно же.

А я хочу.

Очень.

Эта мысль в голову залетает и оглушает своей ясностью и конкретностью. Настолько, что я даже офигеваю. Смотрю в одну точку перед собой, сжимаю кулаки на руле.

И не сразу соображаю, что у меня тут соседи появились.

Вижу Зверей только когда они рядом встают на своих харлеях винтажных и лапы мне тянут здороваться.

Молча пожимаю, вопросов не задаю. Понятное дело, за своей бедой ходячей явились. Опять она их, что ли, прокатила?

Но это даже не особо интересно. Так, вспоминается, что с Геннадьичем хотел созвониться попозже, спросить, на месте ли Элька.

Мысль появляется и пропадает, потому что на крыльцо выходит моя основная проблема.

Татка.

Смотрит прямо на меня. Бежит, даже не задержавшись ни на секунду. И такая на ее лице улыбка лучистая, такой взгляд радостный… Что все мои мрачные мысли испаряются.

Какое там наказание? Какие сомнения? Мое это. Просто мое.

Впрочем, на физиономии ничего не отражается, просто чуть улыбаюсь, когда она подбегает.

Нерешительно мнется, не зная, как поступить, обнять, просто поздороваться.

Я решаю за нее.

— Привет, ты как вообще?

Притягиваю ее, типа по-родственному, целую в щеку. Раскрываю губы и провожу языком по бархатной коже. Незаметно для других. Чувствительно для нее. Татка вздрагивает, но не отстраняется.

— Нормально.

— Зачем поехала? Я же говорил тебе…

— Я просто… Пары серьезные… — она что-то бормочет, а сама становится все ближе и ближе, я пока держу себя в руках. Памятуя о том, что мы, типа, родственники. И лапы свои оставляю только на плечах, сжимаю.

— Привет, Тат! — вмешивается один из близнецов.

— Привет… — немного напряженно отвечает сестричка, и мне не нравится этот напряг. Я перевожу взгляд с нее на Зверя, хмурюсь.

И тот моментально исчезает. Второй уже до него свалил, к толпе студентов подошел, разговаривает о чем-то.

Татка провожает Зверя внимательным взглядом, потом поворачивается ко мне:

— Поехали?

— Прыгай, — киваю я на сиденье, делая зарубку в памяти, уточнить этот момент. Что-то мне не нравится, как она на Зверят реагирует. Понимаю, что паранойю по полной, но плевать. Лучше перебдеть, чем потом…

Додумывать, что потом может быть, я не хочу, потому просто цепляю на Татку шлем, слежу, чтоб держалась, и выезжаю прочь со двора института.

Везу свою девочку домой.

Ее надо накормить и осмотреть, потому что, насколько я понимаю, ей сейчас не особо кайфово, гримаса боли, когда садилась на байк, была вполне отчетливой.

Но на полпути к дому неожиданно передумываю. Нам надо бы поговорить.

А в моей квартире… Стоит только представить, как мы заходим сначала в подъезд, потом в лифт…

Вдвоем.

Потом в квартиру.

В точности повторяя вчерашний маршрут…

Мы его, сука, и дальше тогда повторим! Я уверен в этом! В себе уверен. И в том, что она не будет противиться.

А надо бы поберечь девочку.

Поэтому сворачиваю на полпути, к макдаку.

Набираю бургеров и горячих пирожков.

Татка, если и удивляется, то не выдает этого никак. Покорно отвечает на вопросы о своих предпочтениях, забирает пакет с готовой едой, опять обнимает меня, делая тепло-тепло на сердце.

И мы мчим дальше.

Есть у нас одно место в городе. Вернее, слегка за городом. Возле речки, на берегу, который раньше был центром затопленного города, стоит колокольня. Самой церкви давно уже нет, ее разрушили еще в двадцатых годах. Но колокольня уцелела. Ее даже отреставрировали, покрасили в лазурный с белым цвет, купол — в золотой. Проплывающим мимо баржам и катерам ее хорошо видно.

Это место никогда не пустует. Туда любят приезжать и фотографироваться молодожены, парочки, семьи с детьми.

С обрыва открывается прекрасный вид на реку. И тот берег, с пологими, зелеными летом, а сейчас золотисто-багряными холмами.

Короче, самое то — посидеть, настроиться на лирический лад и душевный разговор.

Мы спускаемся вниз, практически к обрыву, где народу никого, я стелю свою куртку на еще теплую землю, Татка садится, поджимает ножки.

Я достаю еду.

Какое-то время просто жуем и смотрим на реку. Умиротворяет. Я собираюсь с духом, чтоб начать разговор. Чувствую себя долбанным подростком, который в первый раз вообще про чувства говорит с девушкой.

Стоп, Серый, а ты такой и есть! Много ли ты в своей жизни про чувства говорил? Много ли ты вообще чувствовал? Хоть раз, хоть один гребанный раз ты испытывал то, что испытываешь сейчас? Было такое?

Нет, не было.

Оба мы с тобой девственники, сестренка. Бывшие. И друг у друга первые. И, еще неизвестно, кто кого невинности лишил, на самом деле.

Пока я думаю, решаюсь, собираюсь с силами…

Татка откладывает бургер, поворачивается ко мне.

— Зачем ты привез меня сюда, Сереж?

— Нужна причина? — хриплю я, зависая на капельке кетчупа в уголке ее губ.

— Если ты мне хочешь сказать что-то… То не стоило сюда везти.

— То есть… — я сейчас не здесь, мозгом не думаю, все мысли только о том, что очень хочется слизнуть красную точку с ее губ… Маньяк гребанный…

— Если ты сейчас мне скажешь, что ты… Передумал… То я все пойму…

Чего? Это она чего несет? То есть, пока я тут изо всех сил сдерживаюсь, чтоб не впиться в ее губы, не начать жрать ее, как зверь дикий, она страдает, что я ее брошу?

Бл***…

Ну чего тут скажешь?

Моя сестрёнка — официально дура.

— Тата… — я хочу много чего сказать. В основном, непечатного, но понимаю, что не этих слов она ждет. И это, как бы, перебор будет легкий.

А потому просто кладу ладонь на ее бритый затылок, сжимаю тонкую, трогательную шейку и делаю наконец-то то, что хочу уже примерно с минуту. Целую вкусные губы, слизываю кетчуп с уголка, проникаю языком в податливо раскрывшийся ротик.