Насквозь - Наталья Громова

– Как вы смеете, – кричал он. Я остановилась. Все с удивлением смотрели на него. – Как вы можете вот так, так лезть в душу?!

– А почему тебе кажется, что я лезу в душу? – спросила я его.

– Потому, потому что об этом не говорят вслух. Это слишком страшно.

Народ в классе загудел. Они-то знали, что мы на уроках говорили обо всем.

– Держись, друг, – сказал ему хороший мальчик Паша, который до этого вообще книжек не читал. – Привыкнешь. Станет легче.

Но юноша этот больше на мои уроки не ходил. Я потом долго думала о том, что у каждого есть свои границы. Что язык внутренней жизни образуется в столкновении опыта, рефлексии и необходимости самопознания. Что мысли, которые кажутся сокровенными, выговоренные вслух, могут обжигать.

Но вот пришло время, которое отодвинуло все эти соображения, потому что в стране и городе сгущалась атмосфера. Ко мне подходили ученики и рассказывали, как у Белого дома им якобы давали настоящий автомат. Но они, конечно, из него не стреляли. Правда, им было интересно поговорить о том, что можно взять и забрать чью-то жизнь.

Это было в самом конце сентября 1993 года.

Отец прожил со своей теткой недолго. Сначала ему дали комнату в коммуналке в огромном доме на Таганке, куда она приходила к нему пару раз в неделю. Это придавало их совместной жизни студенческий колорит. В этой коммуналке с отцом случилась престранная история. На новоселье товарищи по работе подарили ему живого кролика. Принесли в клетке и сказали, чтобы он съел его на ужин. Но одно дело съесть, другое – зарезать и выпотрошить животное. Но даже если предположить, что кролика убить невозможно, то как с ним жить? Отец решил, что он справится с этой страшной задачей. На следующее утро он выпустил животное из клетки. Взял в руки нож. Но зарезать не мог. Он подходил к нему то с одной, то с другой стороны. Пока он метался, кролик довольно мирно смотрел на своего палача, дергал носом, шевелил усиками и не трогался с места. Хотя лучше бы спрятался и убежал. Но нет, кролик был похож на чистого агнца. Возможно, что отец даже вспомнил картину, где Авраам приносит в жертву своего сына. Но, тьфу, как же кролик мог быть сыном? В общем, все это проносилось в его бедной голове, и он решил прибегнуть к испытанному способу – пошел и купил пол-литра водки, сел за стол и выпил бутылку. После этого он взял молоток, схватил кролика и побежал с ним в ванную. Но мирное подрагивание ушей и чистый ангельский взгляд окончательно добили отца. Он посадил животное в ванну… и заплакал. Кончилось тем, что он выскочил с ним во двор, пометался и бросил его в кусты.

Не знаю, мог бы отец выстрелить в человека, но в кролика точно не мог.

Наконец, отец и его новая жена получили квартиру. Конечно же, она оттягивала момент, когда он увидит ее без томика стихов и разговоров о прочитанной вчера книге. Походы в галереи и на концерты резко прекратились. Она с удивлением спрашивала его, почему он не продвигается по службе или не зарабатывает, как некоторые его коллеги. Как же так? – удивлялся в ответ отец, я же военный офицер. Очень просто, говорила она, вот тебе положена машина, ты ее никогда не берешь, так надо просто продать свое место в очереди. Так в отделе делают все. Или ты не знал? Не знал? Ну тогда слушай! Ты купишь своей сестре машину, она давно хотела, я знаю, и возьмешь с нее приличный процент. Как, как?? Брать с сестры процент? Ну и что, – невозмутимо отвечала любительница советской поэзии и исторической литературы, – это же обычное дело. Не кривляйся.

В общем, она пыталась объяснить ему, что ставила на него как на приличную лошадь, а он не оправдывает ее надежд. Но она постарается и всему научит. Просто надо перестать говорить и делать всякие глупости и стать, наконец, солидным человеком.

Отец был в полнейшей растерянности. А где же все прекрасное, что их связывало вначале? Она только смеялась в ответ, называла дурачком, не способным справиться даже с несчастным кроликом. Но отец ведь не мог перемениться, оставить свои веселые посиделки с военпредами, прекратить просветительские монологи и начать заколачивать деньги.

Поэтому, бросив еще совсем новую жену, бросив чистую отремонтированную квартиру, заново приобретенные вещи, купленные на талоны макулатуры свежие книги – он бежал. И ничего лучше не мог придумать, как ринуться назад – к маме. О чем они говорили, неведомо никому. Но она осталась непреклонна. Мне же она сообщила нечто загадочное. Она уверена, что эта тетка обладает настоящей темной силой и может убить ее на расстоянии. На все мои уговоры, что это настоящая блажь и просто она не хочет простить бедного, запутавшегося человека, мама говорила, что уже чувствует ее чары, потому что именно сейчас у нее все болит. В тот момент я поняла, что мои родители – это такие взрослые дети, которые не способны справиться ни с одной жизненной коллизией. Я махнула рукой.

Вскоре после своего бегства отец оказался в больнице; у него была странная болезнь; врачи установили, что кровь его абсолютно испорчена – от этого он весь покрывался ужасными язвами – и ему придется полностью ее поменять на новую. Была сделана очень сложная операция – ему перелили кровь, потому что прежняя была отравлена.

Меня поразил этот диагноз. Он имел абсолютно духовную природу, и отец об этом, наверное, догадывался, но говорить про это не умел.

К отцу в больницу стала ходить простая женщина, секретарь коммунального товарищества военных дачников их отдела. Перманент, завивка мелкими пружинками, золотые зубы и тихий голос. Она забрала бездомного отца к себе и неожиданно превратилась в следующую жену.

Деду удалось дожить до перестройки и конца Советского Союза.

Разбитый, постаревший отец иногда приезжал к бодрому, полному сил деду. Тот сначала ужасно боялся, что новая власть откроет архивы, начнет потрошить сотрудников НКВД, отнимать персональные пенсии. Но потом понял, что все складывается как нельзя лучше, и стал снова воспитывать отца.

Когда шли очередные выборы, отец горько жаловался мне, что тот кричал на него уже старого, отставного полковника:

– Я сказал тебе, что ты должен голосовать за Зюганова! Он восстановит нам Советский Союз!

Казалось, что дед молодеет с каждым новым поворотом истории.

В больницу я попала прямо с урока литературы. Я была беременна, хотя ни я, ни Петр не хотели этого бедного ребенка. Оказалось, что у меня начались преждевременные роды. Но ребенок никак не появлялся. Мне кололи какие-то вспомогательные средства, но ничего не получалось.

Была яркая, солнечная осень. Мама стояла под окном и выкрикивала мне отдельными словами и предложениями.

– До института невозможно дойти. Стреляют!

Институт курортологии, где она работала старшим лаборантом, находился рядом СЭВом, который превратился в мэрию и граничил с Белым домом. По городу ходили люди с грязными, темными лицами, иногда они сбивались в группы. То тут, то там горели машины. Я просила маму не выпускать сына из дома. Она грустно смотрела на меня и обещала, что с ним все будет хорошо.