Время расставания - Тереза Ревэй

Вначале новоиспеченная фрау Крюгер отнеслась к Лейпцигу с недоверием, ведь здесь не было ни моря, ни реки, которые уносили бы все печали. Город показался Еве серым, несмотря на зелень лип и коричневатый цвет домов. Здания, похожие на стены угрюмых колодцев, были лишены всякой легкости, а бесконечные дворы напоминали о куклах-матрешках. Покачиваясь на рельсах, пространство бороздили многочисленные трамваи, но, в отличие от Лиссабона, где желтые вагончики весело поднимались и спускались по улицам, подчиняясь лишь капризам вдохновения, строгие вагоны Лейпцига двигались исключительно по прямой.

С тяжелым сердцем Ева быстро шагала по незнакомым улицам, не понимая, сумеет ли привыкнуть к новому городу, приручить его. С неба посыпались крупные снежные хлопья. Молодая женщина укрылась в Gasthaus[14]. Вокруг одного из столов расселись спорящие о чем-то рабочие. На стульях валялись листовки и газеты. Пивная пена стремилась сбежать из кружек. Мужчины призывали к демонстрациям, забастовкам. Кулаки обрушивались на стол. В углу притаились красные знамена. За соседним столиком обосновались печатники в рабочих блузах, испачканных краской. Перед тем как отправиться на работу, они раскурили трубки. Сквозняк поднимал штору, висевшую у входной двери. Двое мужчин в темных костюмах, с накрахмаленными воротничками рубашек, бросили свои старые портфели и приютились за еще одним столом, зябко потирая руки. У них был необычный гортанный говор, который Ева не смогла узнать.

Пианистка закрыла глаза. Она чувствовала себя опустошенной. Война проиграна. Революция набирает обороты. Но в этом задымленном, шумном зале она поняла, откуда черпает энтузиазм и веру ее муж. Удивительная жизненная сила и энергия города воодушевляла этих мужчин и женщин, привлекала и очаровывала иностранцев. И Еве показалось, что она слишком вялая, слишком сонная для этого города, в котором обрел свой последний приют Иоганн Себастьян Бах и увидел свет Вагнер. Ей следовало привыкать к новому, чуждому духу, к этому городу, который нисколько не походил на эмоциональный Триест, но в котором можно было услышать, как бьется сердце самой Земли.

Ева закончила укладывать волосы. Она вонзила в пучок последнюю шпильку, украсила шею длинным жемчужным ожерельем и с удовольствием посмотрела на плоды своих усилий.

Фрау Крюгер нервничала. Карл так часто рассказывал ей о своем французском друге, который приехал всего на несколько дней, чтобы принять участие в Международной выставке охоты и меха. Карл знал француза очень давно. Они познакомились во время приема в Новой ратуше, который мэр устроил для видных жителей города, а также именитых гостей, приехавших на ярмарку, проходившую два раза в год: весной и осенью. Беседуя, молодые люди выяснили, что они оба начали трудиться с двадцати лет: Карл — в издательском доме отца, а Андре Фонтеруа, как говорили скорняки, «на Брюле».

Ева почти каждый день приходила на улицу Брюль, пересекающуюся с той улицей, на которой стоял их дом. Она развлекалась, наблюдая за оживлением, царящим на улице скорняков, смотрела, как сваливают в подвалы тюки с пушниной, откуда ее отправляют на сортировку. В окрестных домах разместились сотни небольших лавочек и мастерских. Эту красочную улицу, полную жизни, можно было назвать одним из «нервов» города, ведь здесь языки всей Центральной Европы смешивались в одну радостную какофонию. Еве казалось, что здесь она почти дома. Когда женщина шла по этой улице, старый еврей с венгерскими корнями, наряженный в национальный кафтан, каждый раз склонялся перед ней в низком поклоне и отвешивал галантный комплимент, на который Ева всегда отвечала остроумной шуткой. Она завязала дружбу с супругой торговца и давала уроки игры на фортепьяно их сыну. Карл удивлялся той легкости, с какой Ева общалась с людьми самых разных слоев общества. Иногда, когда она перечисляла ему друзей, приглашенных на обед, Крюгер думал, что его почтенные родители перевернулись бы в своих гробах, если бы узнали, сколь разношерстая компания собирается в их столовой.

В первые послевоенные месяцы, когда советы рабочих и солдат водружали на зданиях красные стяги, а город рвали между собой консерваторы, спартакисты и народные комиссары, когда забастовки сменялись кровавыми репрессиями, Ева и Карл частенько спорили о необходимости революции. Ева ратовала за идеи свободы и равенства, относилась с недоверием к жандармским порядкам, которые устанавливали, как ей казалось, тупые солдафоны. Карл пытался доказать жене, что она мыслит чересчур прямолинейно. Он называл ее романтиком, наивной душой. «Революция не делается в белых перчатках, — твердил он. — Не забывай, ты будешь одной из первых, кому перережут горло». Ева яростно отстаивала равенство женщин, приветствовала закон, предоставляющий им избирательное право. Карл лишь бессильно пожимал плечами.

Этим вечером она решила подать лишь легкий ужин. Слава французской кухни порождала смятение в душе хозяйки дома. Ева искренне сожалела, что Андре Фонтеруа приехал без супруги, немка хотела бы поболтать с ней о новинках парижской моды. Сумела ли Франция сохранить ту беззаботность, что так нравилась Еве еще до войны? Пианистке вдруг захотелось снова увидеть Париж, погулять по набережным Сены. Хотелось вдохнуть аромат только что испеченных круассанов и дымящегося кофе с молоком, увидеть стройных девушек с тонкими талиями и их бойких кавалеров.

Ева поправила несколько подушек в гостиной. Она скучала и поэтому села за пианино и сыграла несколько веселых пьес. В этот момент в комнату вошла служанка с графином вина в руке. Ева принялась наигрывать одну из любимых песен девушки, в которой говорилось о неверном женихе. Герда не заставила себя просить: ее красивый голос выводил историю о злоключениях влюбленной пары. Увлекшись, женщины закончили исполнение в едином лирическом порыве: Герда удержала высокую чистую ноту, в то время как Ева украсила концовку песни музыкальным пассажем собственного изобретения.

— Браво!

В проеме двери, выходящей в вестибюль, стоял мужчина и аплодировал. Герда зарделась до корней волос, сделала реверанс и убежала вместе с графином. Ева, улыбаясь, поднялась со стула.

— Простите меня, месье, я не слышала, как вы вошли, — сказала она, идя к гостю.

— Пожалуйста, называйте меня Андре. Вы встретили меня самым чудесным образом! И у вас в доме есть молодая, но замечательная певица. Я уже не буду говорить о вашем таланте, мадам, слава о нем давно преодолела все границы.

Иностранец говорил на немецком с легким французским акцентом. Мужчина склонился, чтобы поцеловать руку хозяйки дома.

— Вы любите музыку… Андре?

— Да, но, к несчастью, я не смогу вам подпеть. Я пою так, словно дребезжит кастрюля.

— Я открою вам страшный секрет… — рассмеялась Ева, — я тоже. Карл не с вами?

— У него остались еще какие-то дела на фирме. Он высадил меня у дома и велел сказать вам, что к ужину будет.

Ева вздохнула.

— Ему сейчас нелегко. У него так много забот! Я беспокоюсь за него.

— Наступила эпоха потрясений. Все мы зависим от ужасающего кризиса. Когда я думаю о том, что все началось с банкротства венского банка… Кто мог предположить, что это всего лишь первое звено в трагической цепи событий, приведших к катастрофе?