Сезон мести - Валерий Махов

В большой черно-белой квадратной комнате руководитель центра детекции лжи Рябинов Игорь Анатольевич закончил тестирование следственно-арестованного. Трое оперов, надев на зэка наручники, вывели его в коридор. В комнату вошла стажер Кукушкина и своим роскошным низким голосом осведомилась у доктора:

— Могу я узнать результаты тестов?

— Они будут готовы через пару часов, но, признаться, должен вас разочаровать. Уже сейчас можно утверждать, что он попросту оговаривает себя. Он не убивал. Даже учитывая то, что сопровождающие его гориллоподобные опера не похожи на ночных сиделок дома для престарелых, что наручники передавили запястья и я не мог нормально измерить давление, и прочее, и прочее, и прочее… В любом случае я вынужден вас огорчить: он невиновен.

Кукушкина, прогнувшись Багирой и лениво улыбнувшись, неожиданно серьезно спросила:

— А почему вы думаете, что меня это огорчает?

В шикарной спальне дорогого загородного дома профессор Голицын, облаченный в кожу с заклепками, резвился с молодой длинноногой и длинноволосой девушкой в карнавальной маске. С игривостью в голосе она напоминала ему правила ролевой секс-игры:

— Яник, плохой мальчишка, твоя хозяйка недовольна тобой, репетируем в последний раз, а потом снимаем. Если сейчас все сделаешь, как я скажу, я гарантирую тебе вечную эрекцию и космическую поллюцию. Итак, у тебя скорбное выражение лица, как будто тот мент, которого ты сегодня резал, умер под ножом. Камера должна схватить всю боль утраты. Ты тяжело садишься в кресло, берешь ручку и разборчиво пишешь: «В смерти моей прошу никого не винить, кроме моего прошлого». Потом, не глядя на полку, берешь пистолет, подносишь к виску и нажимаешь на курок. После того как клацнет холостой выстрел, я выбегаю из-за ширмы и, увидев, что ты мертв, с криком отчаяния падаю на колени и исполняю последний минет. Звучит токката и фуга ре-минор Баха. По мере исполнения ты начинаешь дергаться и — о чудо! — кончая, оживаешь. Принцесс, вообще-то, в сказках будили поцелуем, ну а принцев пока добудишься… Все понял, Яник?

— Все, моя госпожа.

— Ты будешь послушным мальчиком?

— Яволь.

— Ну, тогда начали.

Девушка, уйдя за ширму, которая находится за камерой, незаметно меняет пистолет. Звучит Бах, Голицын устало опускается в кресло, пишет прощальную записку, а затем, не глядя на полку, берет маленький никелированный пистолет, подносит к виску и нажимает на курок. Вместо сухого щелчка раздается страшный выстрел. Вся стена сзади забрызгана кровью и мозгами. Девушка в маске медленно, с улыбкой выходит из-за ширмы и со словами: «Сцена три. Дубль два. Рабочее название “Возмездие”. Снято!» — покидает спальню.

Не будучи поэтом, но благодарным пациентом, Антон к юбилею Яковцова написал посвященное ему стихотворение. Он страшно стеснялся, но стихи были написаны искренне, от всего сердца. Сейчас, идя по длинному коридору к профессорскому кабинету, Антон про себя повторял любимые строки:

Последнюю фразу Антон прокричал, уже входя в кабинет Яковцова и обнимая своего старшего товарища. Евгений Павлович был, как всегда, улыбчив, добродушен, гостеприимен.

«Ну не мужчина, а облако в штанах», — сказал бы Маяковский. Только облако было голубым (в хорошем — хирургическом — смысле этого слова).

— Что привело ко мне, несчастному клятвопреступнику, грозу не очень организованной преступности? — испуганно спросил Яковцов.

— Это почему же не очень организованной? — воскликнул Антон. — Как по количеству «висяков» и «глухарей», так очень и очень…

— На улице, дорогой Антуан де сент Лови-Бери, организоваться трудно. На улице голодно, холодно и неуютно. А вот в высоких и неприкасаемых кабинетах организоваться по интересам сам черт велел. Отсюда уличная преступность, на мой взгляд, организована из рук вон плохо. А в кабинетной тиши, покое, достатке и благолепии — чудо как хорошо! Поэтому первым борцом с организованной преступностью, по-моему, был Дон Кихот. Почему сегодняшние доны корлеоне могут спать спокойно? Да потому что бороться с ними вашими методами при ваших же возможностях и служебных окладах — все равно что воевать с ветряными мельницами.

— Так что же делать?! — спросил ошарашенный Антон.

— То же, что и всегда. Делать вид! — ответил добрый и мудрый профессор Яковцов. — Вот, к примеру, наш друг полковник Сердюк. Всю жизнь на переднем крае. Ну и что, победил он дракона? Нет. Преступность неистребима. Она будет жить, пока живет в людях зависть, жадность, злоба и страх. Даже такое великое чувство, как ревность, служит удобрением для преступных плодов. Я с ужасом, Антон, иногда думаю, что будет с нами, когда уйдут с передовой такие люди, как ты, Серега Сердюк, Ваня Дубцов, Валера Потапов и другие честные и нищие менты. Наверняка наступит эра равнодушия и прав будет не тот, кто прав, а тот, кто сильнее. И тогда — свой ли, чужой — на дороге не стой!

Антон неожиданно для себя тряхнул головой, будто бы сбрасывая какую-то тяжесть.

— Нет, Женя, Сердюки будут всегда. Я уже знаю маленьких Сердючат, которые на маршрутках за джипами гоняются. И догоняют! А если мы им хотя бы «Таврии» дадим — они горы свернут!