Тольтекское искусство жизни и смерти - Барбара Эмрис

Я пережил много таких мгновений, и мне повезло с семьей, которую нисколько не смущало чье-либо чудаковатое поведение, но невозможно описать словами то, что меняет человека, тончайшие события не поддаются объяснению. Моим отцу и матери, при всей их огромной мудрости, не дано было видеть видение их младшего сына или проследить его неуловимый путь к истине. Они могли дать совет, не судить – и отпустить. Благодаря их терпению и сдержанности я научился ценить умение сдаваться. Поддерживаемый их любовью, я нашел в себе силы идти на риск и развить осознанность так, что она вышла за пределы знаний. С каждым новым откровением моя жизнь становилась все более спонтанной и все менее предсказуемой. Каждое намерение превращалось в действие силы. Когда случился инфаркт, я знал, что, возможно, никогда больше не смогу распоряжаться этой силой, и в очередной раз сдался.

Вы можете сказать, что, пока я лежу без сознания на больничной койке, у меня было время подумать, стоит ли возвращаться к жизни. Тем, кто дожидается меня, отставив в сторону собственную жизнь, это время, должно быть, кажется целой вечностью. Прошло уже почти девять недель, но врачи так и не обещают ничего утешительного. Мои близкие каждый день дежурят в больнице – не находят себе места, жалеют о прошлом, плачут. Они молятся, просят. Борются с судьбой, потом сдаются ей. А некоторые без удержу смеются.

Да, некоторые пустились в этот путь вместе со мной, потому и смеются. Они не понимают – да и зачем понимать? – но чувствуют, что я взволнован, что меня охватила бурная радость. Они чувствуют ту свободу, что я ощущаю, пока тело мое спит, а мозг видит сны. То, что они знают, не позволяет им надеяться, что я выживу, но они все равно смеются. Радость помогла им продержаться эти долгие недели – мы веселились вместе. Не описать словами, как тяжело моему бедному телу, борющемуся за жизнь, когда сердце отказывает, а легкие наполняются жидкостью, зато как здорово смотреть этот сон! Я – тот, кем был испокон веков, тот, кем был и всегда будет каждый. Я – сама жизнь, и я понимаю: природа моя вечна, какое мне дело до физических ограничений! Мой собственный образ, которым я довольствовался почти пятьдесят лет, исчез, а образ оставшегося – он совсем иной. Он относится не к личности, а к бесконечности.

Это образ чистого потенциала жизни – не столько картина, сколько ощущение. Мой ум спит, а значит ничего не выбирает и никого не судит, и я ощущаю возможности жизни, проходящие сквозь меня, как океанское течение, как воздух, колеблемый крылом кондора. Я всегда был самой жизнью и понимал, что един со Вселенной, хоть материя и держала меня. Освободившись от видения человечества, я могу направить свое внимание куда угодно, как это делает жизнь, в моем распоряжении безграничные возможности.

Вернуться – значит снова прийти в мир, где есть последствия, и для меня они неминуемы. Мое сердце изношено, мое тело все эти недели ослабевало, и это не пройдет бесследно: я буду с трудом двигаться, мне будет все время больно. Хуже того, я вернусь невинным младенцем, не готовым к суровой грубости человеческого видения: я увижу тьму в умах тех, кого любил, там, где раньше видел только сияние возможностей. Почти забыв Мигеля, я вернусь в мир, где другие слишком хорошо его помнят. Все будут считать, что знают его, предугадывать, что ему нужно, – все, кроме меня. У каждого будет о нем своя история, а для меня их истории будут совершенно разными. Да, если я вернусь, я должен буду пережить все эти последствия. Человечество будет пугать меня, приводить в замешательство – по крайней мере, первое время. Мне нужно будет заново учиться ходить, говорить, понимать. Я, как в детстве, буду жаждать душевного здоровья, но столкнусь все с тем же безумием. Смертный и слабый, я снова буду тосковать по бесконечному. Да, если я вернусь, последствий мне не избежать.

А здесь мне хорошо, мой взор охватывает все. Я вижу бесконечность, но поле зрения моей матери четко ограничено, а решимость ее непреклонна. Если б я был в сознании и мог словами рассказать, что со мной происходит, все могло бы пойти по-другому. Если найти правильные слова, они могут смирить беспокойную волю и смягчить женское сердце. Моя мать не так уж отличается от других женщин, от любой женщины – не так уж отличается она и от одной моей знакомой. Без Лалы, госпожи знаний, не обходится ни одно видение – ни грезы наяву, ни ночные сны – с тех пор, как человек научился говорить. Она всегда к вашим услугам, всегда готова говорить, но не слушать. Может быть, она решила изловить меня в этом моем видении, где нет времени, где слова мне не служат, а жизнь баюкает меня в глубокой тишине. Но любая наша встреча окажется нелегким испытанием. Ну и ладно, не впервой знания пытаются соблазнить меня под видом волевой красавицы.

Мне было уже почти сорок, когда я повстречал Дхару. Лицо ее являлось мне еще в детских снах, но я не знал, кто она. Когда мы встретились, она была замужем и искала духовного утешения. Я тогда работал вместе с матерью в Сан-Диего. Я оставил медицинскую практику и занялся целительством, используя методы наших предков, набираясь мастерства и укрепляя веру в самого себя. Если бы я не ожидал появления Дхары, она бы, наверное, осталась для меня просто очередной ученицей. Если бы я уже не видел ее в ночных снах, я бы, наверное, испугался: ее присутствие вселяло какую-то тревогу.

Она стояла в дверях маленького храма моей матери. Ее силуэт четко вырисовывался в лучах ослепительного полуденного солнца, волосы слегка развевал летний ветерок. Лица мне не было видно, но я ощутил ее силу. Мы никогда раньше не встречались, но я уже знал, кто она и зачем она здесь. В моих видениях мы разговаривали уже много раз. Ее лицо впервые появилось в моих снах, когда я был еще совсем молод. Тогда я решил, что она – ангел смерти и приходит ко мне, чтобы предупредить: жизнь моя скоро оборвется. Я еще не понимал истинной природы смерти, как понимаю ее сейчас, и мне было страшно. Я был уверен, что узнаю лицо моего ангела, если он когда-либо вдруг обретет плоть, – так и произошло.

Наша встреча казалась мне дьявольски важной. Смерть пришла ко мне, чтобы лично засвидетельствовать свое почтение! Я знал, что у меня есть выбор: бежать – или посмотреть в лицо тому, чего я боюсь. Чувствуя, что исход будет одинаковым в обоих случаях, я остался. Другой не увидел бы ничего особенного в ее внезапном появлении, но для меня это было далеко не обыкновенное событие. Сомневаюсь, что Дхара сама догадывалась о том, что привело ее в тот день ко мне. Как многие женщины, приходившие к моей матери, она искала ответы на свои вопросы. Она хотела, чтобы кто-то просветленный открыл ей истину. Для нее насущной потребностью было слушать кого-то, учиться, ей хотелось непременно изменить свою жизнь. Ей нужны были не столько молитва и благословение, сколько серьезнейшее испытание. Она преклонялась перед матерью Саритой и чувствовала свое родство с ней, но ей нужно было нечто большее. Ей нужен был я. Она могла этого не знать, но я-то знал. Увидев, как она стоит в лучах солнца, я сразу все понял. Я узнал ангела, посещавшего меня в мальчишеских снах, и мне захотелось, чтобы она так и оставалась фантомом. Я был совершенно не готов к тем драматическим переменам, которые должны были произойти, – я видел, что с ее приходом эти перемены стремительно надвигаются на меня.