Тольтекское искусство жизни и смерти - Барбара Эмрис

Но все это не имело никакого значения в тот миг, когда она, стоя в открытых дверях, произнесла мое имя. Теперь сопротивляться было бесполезно. Боюсь я или нет, готов ли я – все это было не важно. Прикрыв ладонью глаза от льющегося на меня света, я поднял взгляд и приветствовал смерть.

* * *

– Это еще что? – воскликнула Сарита, глядя на представшую ее взору сцену. – Зачем мы здесь? А как же Мария, свадьба, дети? – вопрошала она, переводя обвиняющий взгляд с рыжеволосой на отца. – А авария как же?

– Не волнуйся, – увещевающе ответила ее спутница. – Здесь вершится магия.

Новое видение вернуло Лале уверенность. Явилась Дхара – облеченная в восхитительную плоть иллюзия. Она стояла в дверях, загораживая свет.

– Нужен же какой-то порядок, – возмущалась Сарита, хотя ее и растрогало, что она снова видит Дхару, такую молодую и сильную.

– Что тебя беспокоит, сестра? Разве ты не любила эту женщину?

– Конечно любила! И по сию пору люблю! – с негодованием ответила старушка Лале. – Но сейчас не ее черед. Ее мы должны увидеть позже.

– Ему видней, Сарита, когда ей появиться, – вмешался дон Леонардо. – Это его история, ему решать, что за чем следует.

– Это мне решать, – уточнила Лала. – Эту одиссею я придумала.

– Ты так говоришь, дорогая моя, но это всего лишь слова. – Он взглянул сначала на нее, потом на дочь – та слишком устала, чтобы слушать их. – С приходом Дхары все быстро изменится, и скоро последуют чрезвычайно важные уроки.

– Они важней, чем то время, когда он был почти при смерти? Чем развод, чем несчастье семьи? – прошептала Сарита.

Покачав головой, она медленно прошествовала туда, где Дхара разговаривала с ее сыном. Солнечные лучи согрели ее, как будто она и впрямь оказалась там, вместе с ними, и на душе у нее стало спокойнее. Сарита вспомнила, как направила к нему Дхару, когда он пытался найти свой путь. Внутреннее чутье подсказывало ей, что их союз ускорит назревающие перемены. Вот они ведут тот первый, неловкий разговор – какое счастье, что она тогда послушалась своего внутреннего голоса!

– Другие воспоминания никуда не денутся, – сказал из-за ее спины отец, – и тогда ты сорвешь их, как бутоны роз, и положишь в свою корзинку, к другим средствам для приведения в сознание.

– От них мало пользы, – насмешливо сказала рыжеволосая. – Смотри лучше на этих двоих! Вспомни ту встречу и что было потом. Вспомни, за что ты любишь ее. Подумай!

Сарита прошла между сыном и Дхарой. Эта американка так хотела учиться, узнавать новое, хотела преодолеть свой страх и смятение. Сарита внимательно посмотрела на Мигеля, она была так близко к нему, что его дыхание касалось ее. Он говорил с Дхарой – по его глазам видно было, что он узнал ее. Ему понадобилось усилие воли, чтобы не сбежать. Преодолев себя, он улыбнулся, с трудом подбирая слова на английском и борясь с волнением. Вот для него возможность воспарить в любви! Богатство, престиж были ему безразличны. Отказавшись от карьеры врача, нейрохирурга, он отправился на поиски истины. Он захотел обрести то, что открыли его предки, и Сарита помогала ему в этом. Она и его отец приобщили его к своей мудрости, дали ему возможность работать и заглядывать в будущее, но вскоре ему стало этого мало.

И вот перед ним стоит она – человек, способный заставить крутиться шестеренки в видении мира. Да, Дхара должна стать ей дочерью, матерью ее внуков, но прежде всего она – долгожданный друг и товарищ ее сына. Вместе они откроют чудеса Теотиуакана и его безмолвное знание. Вместе они соберут вокруг себя учеников, пылких последователей. С Мигелем – шаманом и мастером видения – всем, кто пойдет за ним, не придется ждать спокойной жизни. Он вдребезги разобьет жесткий фундамент, на котором зиждилась их реальность, будет настойчиво призывать их не быть слепыми, не сдерживать воображения. Он изменит их видение самих себя, и они примут его вызов – и Дхара будет среди них первой.

– Я любила ее, потому что она была союзницей, – просто сказала Сарита. – Она была другом, одной из нас. Она была звеном между нашим древним, тайным миром и миром нынешних забот.

– Она ведь дитя видения мира, правда? – заметил ее отец.

– Ну да, как и все они, – ответила она. – Но она могла влиять на события. Она любила, иногда злилась – и пробивала дорогу сквозь судьбу, как Моисей плыл сквозь тростники, а потом раздвигал воды.

– Точно! – Лале понравилось это сравнение. – Она, как Моисей, посмотрела в лицо своему видению и преобразила его – но сделала она это ради знаний.

– Нет, ради моего сына.

– Для себя самой она это сделала – так поступаем все мы, – сказал дон Леонардо. – Но давайте двинемся дальше. Куда нас ведет эта сцена, сударыня?

– Ну конечно же, к следующей сцене, – с горящим взором ответила их проводница. – На этот раз, если не возражаете, мы обойдемся без постельных интерлюдий и слезливых эпизодов томления и расставания.

Картина, которую они наблюдали, начинала уже надоедать Лале. Нужно срочно переходить к мифологии, этому творению великих умов.

– Эта женщина восхищалась вашим сыном и снискала его уважение, – оживленно сказала она. – Но суть этого воспоминания вовсе не в ней. Сейчас мы направимся туда, где творили тольтекские мастера, к пирамидам Теотиуакана, к оригинальной мудрости вашего народа!

Дон Леонардо смотрел на Лалу и не мог сдержать улыбки: нет слов, она хороша в своем амплуа. Верна себе, выглядит прелестно, ей так важно быть на виду, важно, чтобы ее замечали, ей необходимо оставить свой след в жизни других людей. Ну да пусть поважничает, потешит себя. В конце концов, ее захватит любовь. Такова ее судьба. Такой же оказалась судьба Дхары – и то же самое уготовано человеческому хитроумию вообще. Тольтекские мудрецы понимали это уже больше двух тысяч лет назад: в конечном счете знания должны подчиниться любви.

Похоже, и это прекрасное воспоминание о начале любви должно было подчиниться неизбежному. Пока Лала говорила о своих намерениях, собираясь вызвать чудеса Теотиуакана, два ее спутника просто исчезли из виду и вокруг образовалась странная пустота, безграничное пространство, заполненное светом. Различить здесь можно было лишь какой-то потускневший блеск, в котором ничего не отражалось и ничего не проявлялось. Лала сделала несколько неуверенных шагов в одну сторону, потом в другую, все ожидая, когда же появится новый пейзаж. Насторожившись, с широко открытыми глазами, она медленно повернулась. Ей хотелось крикнуть о помощи, но как признать, что она растерялась? В конце концов, она командует этим видением или кто?

Свет то слабел, то становился ярче; в его колебаниях возникали полустертые образы. Вот стоит в дверях и смеется женщина, красавица Дхара, ее все так же омывает солнечный свет. За ее спиной – какие-то неясные тени, клочья дымки мечутся, словно непоседливые дети. Из-за теней вырастают толпы народа, слышатся бессвязные крики, и в этом шуме Лала как будто узнает себя. В непрерывном людском галдеже звучит и ее голос. В какое неистовство приводят народ ее слова! Но вот, всего за несколько мгновений все краски блекнут, звуки стихают. Гаснут образы людей, умолкает их гомон – и, как только наступает тишина, замирают все чувства. Не остается и следа от смутных желаний и сожалений Сариты. Волнение Дхары, только что столь явственно ощутимое, унесло в прошлое.