Ветряные мельницы надежды - Кэтрин Райан Хайд

Долгая, долгая пауза.

— Но я тебя почти не знаю…

Я осторожно взял ее за руки, чуть ниже плеч, и заглянул в глаза. Наши лица были так близко, что я видел ее даже в темноте.

— Я никогда тебя не ударю. И по-другому никак не обижу. Никогда. Хотя бы поэтому я лучше для тебя, разве нет? Что бы ты потом обо мне ни узнала, я все равно лучше его. Разве нет?

— Просто я с ним так долго была. Семь лет.

Семь лет. Я впервые прикинул в уме: она минимум на пять лет старше. Ну и пусть. Если ее разница не пугает — меня тем более.

— Мы могли бы жить по-настоящему! Хорошо жить. Я люблю тебя, Мария. Давай убежим вместе. — Я переждал еще одну долгую, долгую паузу. — Ты подумаешь об этом?

— Да.

— Подумаешь?

— Обещаю, Тони.

Я слышал — и не верил своим ушам. От счастья я опять ее поцеловал, а потом приподнялся и, вытянув шею, выглянул на улицу. Никакого Карла.

— Вряд ли он меня услышал, — сказал я. — Прости. Я ж не знал, что вы так близко живете. Я боялся, вдруг ты подумаешь, что я решил больше не приходить.

— Я так и подумала.

Мы еще посидели в неловком молчании. Мне очень не хотелось ее отпускать, но я чувствовал, что она вот-вот уйдет. Ей ведь домой надо. Убедиться, что все в порядке. Мария будто прочитала мои мысли.

— Надеюсь, дома он не спросит, кто это звал меня на улице, — сказала она.

У меня желудок в узел завязался. Как можно ее отпустить? А если она в беду попадет? И все из-за меня? Даже лоб заболел — до того я морщился, думая об этом.

— Почему именно тебя? Может, какую другую Марию?

— Верно! Так могло быть. Так и было! — Она успокоилась, я по голосу понял. — Ну, до завтра.

Она поцеловала меня и убежала.

* * *

Я не стал спускаться в подземку. Потопал домой пешком, под дождем, хотя запросто мог доехать на поезде. Я шел и улыбался. Как идиот. Но это было сильнее меня, я не мог стереть дурацкую улыбку. А потом сделал кое-что еще глупее. Дождь по-прежнему не стихал. Поливал как из ведра. И лужи, конечно, стали глубже. Так вот, я принялся шлепать по ним нарочно. С каждой минутой шлепал все ритмичнее, пока не начал вроде как танцевать.

Я уже говорил, что не умею танцевать. Я этого не скрываю. Тем не менее той ночью там, на улице, я танцевал. Не слишком красиво, но по-другому то, что я делал, не назовешь. Я разбрасывал руки, делал шажок-другой — и оборот. Попробовал еще несколько движений; каждое новое па более сложное и неуклюжее.

Я запел: «Я танцую… танцую… под дождем…»

Сверху раздался голос:

— Ставлю два с минусом за танцы и пять с плюсом за энтузиазм.

Я задрал голову: из окна надо мной высунулась старушка и разглядывала меня сквозь решетчатое заграждение пожарной лестницы. Она курила сигарету; я увидел, как серое облачко дыма поплыло под дождь и рассеялось.

— Спасибо! — сказал я. Или, точнее, крикнул. Хотя нет — спел. Честное слово, я пропел «спасибо».

— Годится!

Я раскланялся, как артист на сцене, послал наверх воздушный поцелуй обеими руками и протанцевал весь оставшийся до дома путь.

Отец спал. Значит, не заметил моего отсутствия.

Жизнь прекрасна.

Я взяла кофе в маленьком ночном бистро и просидела там до конца своей смены. В смысле — до того времени, когда закончилась бы моя смена, если б я еще работала. Сидела у окна, смотрела, как хлещет ливень и как редкие в этот час прохожие справляются с потопом. На тротуаре перед угловым домом лужи слились в целое море, так что свернуть за угол было непросто. Женщины выбирали обходной путь, очень длинный, чуть не в полквартала. А мужчины пытались перепрыгнуть, но ни одному не удалось. В итоге каждый оказывался по щиколотку в воде, с промокшими штанинами и загубленными туфлями.

Кстати, о промокших штанинах: у меня джинсы все еще были мокрые внизу, где их не прикрывали полы плаща. По ногам бегали мурашки от холодной ткани. Но последние дни стояла такая духота. Я уж и забыла, что такое замерзнуть, и мне было приятно. Пусть и холодно, а приятно. Будто мне этого не хватало, я соскучилась по холоду и только сейчас поняла.

Перед тем как мне уходить, дождь вдруг прекратился. Повезло. Я думала, что повезло.

А дома… дома меня ждал Карл — сна ни в одном глазу и очень, очень дурное настроение.

— Кто там орал твое имя? — спросил он.

Сразу в лоб. Без «здравствуй» и тому подобного. Он долго ждал возможности задать свой вопрос. Если не что другое, то это было очевидно.

— Не понимаю, о чем ты.

Я окаменела. Изнутри. И мне понадобились все силы, чтобы не окаменеть полностью. Чтобы выглядеть как обычно. Будто я и не окаменела от страха. Будто я в самом деле не понимаю, о чем речь. Будто я не вру ему в лицо.

— На улице кто-то выкрикивал твое имя.

— Когда?

— Пару часов назад.

— Ну так пару часов назад я была на работе.

— Правда?

— Что это за вопрос?

— Когда ты возвращалась с работы, дождь шел?

— Нет. Перестал как раз перед концом смены.

— А почему джинсы на тебе до сих пор мокрые? Ты была на работе несколько часов. Не пора ли им уже высохнуть?

Щелк.

Со мной такое бывает. Щелчок — и мозги отключаются. Или, может, в этом случае — включаются? Никогда не знаю, так или этак. Глядя на Карла, я вспомнила, почему когда-то в него влюбилась. Вспомнила, к сожалению, не в хорошем смысле: многие мыслями улетают в счастливое время, чтобы пережить плохое, а мне мимолетно вспомнилась любовь Карла. Он ведь правда любил меня. Давно. Я и полюбила его за любовь ко мне. Но теперь я видела вместо любви пустоту. Я жила с Карлом и думала, что любовь все же где-то есть. Так вот, когда мозги включились, я поняла: неважно, есть она или нет, — главное, что со мной он ею не делится. И не собирается.

— Ах, джинсы, — сказала я. — Просто в луже намочила. Хотела перепрыгнуть, а оказалась в воде.

— Значит, у тебя и в туфлях вода? И носки насквозь мокрые?

С каждой секундой все хуже. Только хуже и хуже. Стелла наверняка сказала бы, что таковы последствия моего выбора. А еще она сказала бы, что рано или поздно, но гром грянет. И раз уж этого не избежать, то нужно набраться смелости и принять удар. Но я боялась, что это будет не просто гром. Громы и молнии. Стихийное бедствие. На такое вряд ли кому хватит смелости и силы.

Только не мне.

Я решила заболтать Карла, а потом сбежать с Тони. И не через четыре месяца. Сегодня как-то вывернусь, а завтра ночью помчусь к Тони и скажу: «Помоги! Мне больше нельзя домой. Давай убежим!»