Две пули полковнику - Николай Леонов

– Мне надо? – оскорбленным тоном сказал Крячко. – Мне надо! Да мне ни хрена не надо. Это тебе, хозяин, отопление зимой надо, а раз надо – значит, открывай без разговоров!

Человек в дверях скептически посмотрел на застиранную ковбойку Крячко, на его вытертые джинсы и отчетливо сказал:

– Вали отсюда, придурок! Крыша у тебя поехала, что ли? Так опохмелись пойди! Все, свободен! – И он вознамерился захлопнуть дверь перед носом у Крячко.

– Э-э! – завопил тот, вставляя ногу между косяком и дверью. – Ты не понял, что ли? Мы из коммунальной службы! Не препятствуйте отправлению служебных обязанностей!

Человек пихнул Крячко грудью и угрожающе сказал:

– Пошел вон, козел, пока не повязали! Милиция здесь работает, понятно?

Гурову показалось, что он ослышался. Он выступил вперед и властно произнес:

– Что вы сказали? Какая милиция? Я полковник Гуров! Предъявите ваше удостоверение!

Четыре долгих дня Чеков любовался из окна видом на зеленый лесопарк, ел опротивевшие консервы, курил дешевые сигареты, и все это ему до чертиков надоело. Он чувствовал, что еще немного, и он от тоски выкинет что-то такое, чего потом ни поправить, ни объяснить будет невозможно.

Ему нужны были деньги и документы. Деньги прежде всего. В чужой однокомнатной квартире, куда он попал волей случая, денег никаких не было. Не было и ценных вещей, которые можно было бы загнать за приличную сумму. Чеков все проверил и убедился в этом на сто процентов. Загнать здесь можно было только саму квартиру, но в его положении осуществить такую тонкую и опасную операцию попросту не представлялось возможным. Чекову только и оставалось, что на все корки клясть злодейку судьбу, гада Костюкова и неведомого ему хозяина квартиры, который на заработки ездил аж в Северную Африку, но в доме у которого не было даже ржавой копейки. Да что там копейки – у этого лоха даже телефона в квартире не было! Чтобы позвонить, Чекову приходилось спускаться вниз и искать телефон-автомат. Но, честно говоря, ему практически и звонить-то было некому. Он не мог сейчас никому верить.

За свою жизнь Чеков много раз попадал в ситуации, которые, мягко говоря, можно было назвать затруднительными. В каком-то смысле они были его стихией. В глубине души он даже подозревал, что по-иному и жить бы попросту не смог. Но в таком ауте Чеков не был еще никогда. Если бы таких дел наворочал кто-то другой, Чеков, пожалуй, первым назвал бы этого человека дураком. Положение действительно было не просто затруднительным. Оно было идиотским. В карманах – буквально ни гроша, у него не было документов, он не мог вернуться домой, и вдобавок за ним охотились. Мало того, он не мог нигде попросить пристанища. Чеков никогда не делал из своих дел какой-то особенной тайны, и теперь это вышло ему боком. Костюкову были известны все его связи, все места, где Чеков мог бы отсидеться. Наверняка туда уже рванули шестерки Костюкова. Может быть, ежеминутно его караулить и не будут, но теперь все и везде будут знать, что Чеков – изгой и контакт с ним опасен. Его отовсюду будут гнать. Это в лучшем случае. В худшем кто-то из старых друзей просто сдаст его потихоньку.

Таков был пассив. Про группу таинственных людей на кладбище Чеков решил пока не вспоминать – слишком много для одной головы. Чтобы разобраться с делами, нужно сделать вид, будто большинства из них попросту не существует, и решать только то, что лежит на поверхности. Иначе можно в два счета свихнуться.

И еще всегда нужно найти что-то светлое, какой-то актив. И Чеков принялся усердно искать этот актив. Во-первых, он с удовлетворением отметил, что до сих пор жив и здоров. В его ситуации это было совсем немало. Во-вторых, ему удалось оторваться от своих преследователей, и сейчас они не знали, где он находится. И в-третьих, когда Чеков обшарил свои пустые карманы, он вдруг нашел смятый клочок бумаги, на котором аккуратным мягким почерком были записаны несколько цифр.

– Даша! – вспомнил Чеков. – Ну, е-мое! Совсем из башки вылетело! У меня же Дашутка есть! Это же совсем другое дело!

Воспоминание об этой маленькой глазастой девушке буквально умилило сейчас Чекова. Причиной такой сентиментальности были, однако, не только необыкновенные глаза. Дашу никто не знал. Если бы она согласилась приютить Чекова, Костюкову было бы не так просто до него дотянуться.

Чеков был уверен, что производит большое впечатление на девушек. А Даша к тому же была ему обязана. Если он сейчас прикинется несчастным и гонимым, она не посмеет отказать ему в помощи. Правда, кроме Даши, имеется еще и ее мама, которая вполне может оказаться мегерой, но тут уж не до выбора. Нужно будет приложить все старания, чтобы и маму убедить, какой он мягкий и пушистый. Ему бы продержаться хотя бы неделю, чтобы осмотреться, все обдумать и принять решение. На улице решения не примешь.

Чеков выругал себя за то, что сразу не додумался спросить у Даши адрес. У него не было сейчас даже возможности позвонить. Оставался один вариант – попросить у кого-нибудь мобильник. Просить Чеков никогда не стеснялся, но времена сейчас были такие, что люди за безобидную просьбу позвонить могли послать, а то и еще что-нибудь похуже. Постоять за себя Чеков, конечно, мог, но ему сейчас совсем не хотелось привлекать к себе внимание.

Однако ему довольно быстро повезло. На тихой улочке под названием Малая Коммунистическая какой-то меланхоличный студент одолжил Чекову свой мобильник. Пока Чеков звонил, хозяин телефона отстраненно жевал жвачку, потом равнодушно выслушал «спасибо» и удалился, забрав трубку.

Но этот шанс Чеков использовал. Правда, трубку взяла мать Даши и сразу разочаровала Чекова сообщением, что Даша на работе и появится дома не ранее четырех часов. Вдобавок она сделала попытку вытянуть из Чекова подробности его биографии, начав едва ли не с детского сада, но он эту попытку пресек, сославшись на то, что не может занимать служебный телефон. Попутно он соврал, что работает в благотворительном фонде, который помогает людям, оставшимся без крова. Вообще-то, Чеков имел в виду единственного и вполне конкретного человека, но на Дашину маму такая рекомендация произвела благоприятное впечатление. Она предложила Чекову позвонить ближе к вечеру.

Ничего удивительного, что ввиду такой перспективы у Чекова совсем испортилось настроение. Однако он не стал предпринимать необдуманных шагов и выбрал единственно правильный вариант. Тихими переулками он добрался до Серебрянической набережной и, выбрав подходящую скамеечку во дворе, где жила Даша, стал терпеливо ждать.

Терпение это было всего лишь видимостью. На самом деле Чеков был на пределе. Такая бездеятельность всегда угнетала его, а теперь вкупе с прочими неурядицами она его просто бесила. Он был голоден, измучен, хотел выпить, хотел вернуть свои деньги и еще много чего хотел, а судьба вместо всего этого тыкала его носом в собственные ошибки, как тычут котенка в сделанную им лужицу. Это было очень унизительно.

Поэтому к четырем часам пополудни Чеков был мрачнее тучи. Он и Дашу-то уже начинал ненавидеть за то, что она торчит на работе, а не идет к нему, к человеку, который, несомненно, нуждается в помощи больше, чем все ее дурацкие чиновники с обострившимися язвами. Чиновники слишком много и вкусно жрут – отсюда и все их болезни. По-хорошему никого из них и лечить-то не надо. Чекову было совсем не жалко чиновников.