Нарисую себе сына - Елена Саринова

способны мне в этом деле помочь. Потому что для «предтечной» магии такое — не по силам. Я в подобных ве… понятиях плохо разбираюсь, но, видимо, речь идет о двойной защите: остаточной от накейо, и сверху наложенной — от «Христовых оборотней». Этот артефакт надо обязательно найти и вернуть.

— Кому?

— Кому вернуть? — удивленно переспросил капитан. — В клан. В его пропаже обвинили моего отца. И он… Зоя…

— Что, «он»?

— Он покончил с собой. Повесился, оставив пятно позора на всей семье. У бенанданти, как во всем христианском мире, самоубийство считается грехом. И никак не смывает прежние. Пусть и несуществующие. Главное, так думают о нем другие.

— Весь клан?

— Ну да, — нехотя бросил он. — Весь клан Чидалии.

— Понятно… Это — понятно. Только, как Я вам могу помочь в этих поисках?

Мужчина, глядя прямо перед собой, пожал плечами:

— Не знаю, Зоя. Я думал: главное — вас найти. А остальное… Вы ведь, не маг?

— Нет. Я — баголи. На языке накейо это тоже значит — предсказательница. Только от моих предсказаний пользы никакой. Я и сама толком в них не разбираюсь. Всё какие-то странные картинки-символы. Еще с детства. Я и рисовать стала именно из-за них — избавлялась от наваждений. Иначе, они меня мучили. Будто распирали изнутри. И единственное, пришедшее мне понятным…

— Что? — вскинул голову мужчина.

— Ваша бригантина во время шторма, — хмуро отозвалась я под его удивленным взглядом.

— Картинки-символы?

— Угу.

— И вы — носитель магии накейо?

— Угу.

— Так она и сказала.

— Кто?

— Клара, — отстраненно произнес капитан и, вдруг, подскочил из кресла. — Клара, та уважаемая… А, знаете, Зоя, я понял, кто сможет нам помочь.

— В чем? — на этот раз удивилась я сама. — Насколько я поняла, помощь нужна лишь вам.

— Есть один ученый, в столице. Он помешан на всем, что касается этого древнего народа. Я еще в детстве читал его книги, как приключенческие. У меня… — зашарил он глазами по полкам. — и здесь, кажется, одна есть. Киприус Вист. Не слышали о таком?

— Не-ет. Так, а он…

— Явно знает и о природе баголи. Он нам нужен.

— Он ВАМ нужен. Мне и так неплохо жилось со своими картинками.

— Зоя! Да какая разница? Мне — артефакт. Вам — разрешение на свадьбу, свобода и приданое, — сверкнув напоследок глазами, выскочил он за дверь. — Яков! Меняем курс!

— Мама моя. Куда же я вляпалась? — а что тут еще скажешь?..

Глава 8

Следующий день прошел в относительном покое для моей пришибленной психики. Виторио Форче, не смотря на ограниченное пространство «Летуньи», на глазах не маячил и тень в моем личном пространстве лишний раз не отбрасывал. Озаботив Рубена кривой почтовой ласточкой порхать между нами. Да и то — до поры. Точнее, до нового приглашения «на утренний омлет», в ответе на которое я блеснула, наконец, своим ораторским талантом. Ну, там «еще раз и бушприт дверью прищемлю и…» пока всё.

Ранним утром второго на горизонте, наконец, облачной линией наметился берег. Я к тому часу едва успела глаза продрать, да так их и не оторвала, наблюдая медленно разбухающие горные кручи и темно-зеленую лесную полосу под ними. И какая же это…

— Сухая половина, — опершись на перила, громко потянул носом боцман. — А-ах! Даже отсюда благоухает. Доброе утро, монна Зоя.

— Доброе утро, — в ответ зевнула я. — А что это значит?

— Так, у моряка жизнь делится лишь на два: мокрую половину и сухую. Вот и мечемся между ними, как между милашкой и стервой.

— Понятно… А я в столице ни разу не была, — и к чему вообще добавила?

Однако мужчина откликнулся вполне искренне:

— Да что вы? Значит, будет интересно. Мы сейчас в Ворота войдем.

— В каком смысле?

— В канал специально прорытый.

— А-а-а. Это я знаю. Из гимназического курса.

— Ага. А потом — по нему, на юг, вглубь материка. Но, недолго — десять с половиной «сухих» миль. И вот он вам — Виладжо.

— Милашка, значит.

— Монна Зоя, вы о чем? Я — человек семейный, детьми обвешенный, — состроил недоуменную рожу мужчина. Я же не удержалась от ухмылки:

— Про землю, уважаемый боцман. Про вашу сухую половину.

— А-а!

— Яков! — а вот теперь тень над нами нависла вполне реально. С руками на поясе. — Составь список необходимого и пошли с ним двоих на портовые склады. И мне приготовь чертеж марселя — я в город через…

— Понял, капитан, — качнувшись вправо, ретировался из-под тени боцман.

Я тоже попробовала, в другую сторону, но, не тут-то было:

— Зоя! Я с утра — в столичную академию. И, если сразу выйдет, договорюсь о нашей с ученым встрече. А после обеда мы с вами — по магазинам.

— Зачем еще? — продолжила я колупать ногтем перила. Мужчина на них облокотился:

— Пополнять гардероб.

— Так я в мужской моде не смыслю. Бордо вам больше пойдет или…

— Я — о вас.

— Да с какой стати? Меня мои… платье вполне устраивает, — хотя оно, конечно, и в Канделверди звалось «главное, что с карманами», да, не в этом суть.

Но, мужчина ее, видно, не уловил. Потому как, демонстративно вздохнув, произнес:

— Зоя, я — ваш опекун и это — моя прямая обязанность.

— Так я вас и от нее освобождаю. И, знаете, что? Я тут подумала и решила, что и приданое ваше мне тоже не нужно.

— Замуж передумали?

— Нет. Сама себе заработаю. Меня мой мужчина и без приданого туда брал. Да, вообще, какая разница?

— Огромная.

— Для вашей чести? Так она же моей персоны не касается? — вперилась я в капитана взглядом.

— Зоя, — ответил он мне тем же. — Вы сами себе жизнь усложняете.

— Беру пример со своих опекунов.

— Да, Святой Эразм с лебедкой! Я сказал: по магазинам, значит, по магазинам!

— А я очень громко умею орать! Хотите проверить?

Мужчина, сузив глаза, несколько секунд думал. Потом медленно выговорил:

— Поорем вместе. Но, позже… Желаю хорошего дня, — бросил, уже в развороте.

— Уф-ф-ф… Святой Эразм с лебедкой… И как же рисовать то хочется.

А рисовать, действительно, было что. Вскоре «Летунья», дугой изменив курс, заскользила вдоль берега, на котором стали отчетливо теперь различимы рыбаки, копошащиеся у своих, развешенных на желтом песке сетей. И, бликующие на солнце, окна строений в зеленых просветах между скал. А еще, неспешно едущие по прибрежной дороге, подводы. Все это изобилие жизни казалось и родным и чужим одновременно, вызывая в душе чувство странной эйфории. А уж когда мы вошли в Ворота, я вовсе моргать перестала. Внимая и вдыхая. И, казалось, целая жизнь