Мисс Черити - Мари-Од Мюрай

Все закричали: «Какой ужас!», и мне снова показалось, что эти выкрики относятся ко мне.

Игра закончилась, когда папа с преподобным Брауном позвали всех поглядеть на развалины аббатства.

Я хотела было присоединиться к маме и кружку дам.

Но Филип потребовал моего присутствия, потому что я все знаю, в том числе и как называется вон тот желтый цветок с красными пятнышками.

По дороге мы с кузеном собирали травы, пока, к превеликой радости Эдмунда, не набрели на большую земляничную поляну.

Первые капли дождя упали, когда мы изучали развалины; пришлось спешить к экипажам. Крики, смех, беготня в приближении грозы. Не успели мы добраться до фермы, как полил дождь. Фермеры, добрые знакомые тетушки Дженет, пустили по кругу стаканы с молоком, чашки с чаем и кружки с грогом.

Кузен Филип сидел в промокшей одежде и сушился перед камином, закинув ноги в сапогах на подставку для дров. Он указал на место рядом с собой. Привычно повинуясь кузену, я присела на низкую скамейку. Немного помедлив, он наклонился ко мне.

Я рада была это услышать и уже собиралась его поблагодарить, но он продолжил.

Филип выглядел таким уверенным в собственной правоте, что я не придумала, как ему возразить.

Когда снова выглянуло солнце и подали сигнал к отъезду, я заметила, что мама поглядывает на меня весьма сурово. Она сухо приказала держаться с нею рядом. На мамином лбу горели огненные буквы: «В рамках приличия!» Смысл этого огненного повеления дошел до меня только на следующее утро, когда Табита принесла мои вещи и сложила их на банкетку у кровати.

Если цветы и грибы, осененные светом моих знаний, немедленно раскрывали свою сущность и свои имена, то люди и их отношения были по-прежнему погружены для меня во мрак. Я флиртовала со своим кузеном?

С Филипом я не встретилась ни на следующий день, ни позже: он простудился под дождем, и ему прописали постельный режим до конца каникул. Я вернулась в Лондон, так с ним и не увидевшись.

Иногда я вспоминала, что он сказал во время игры: «Что мне нравится в женщине? Само собой, красота, и чтобы женщина разделяла мои интересы».

Не знаю почему, но эта фраза меня огорчила.

За время моего отсутствия письма от Бланш не приходили.

Музей теперь был для меня под запретом, и четвертый этаж превратился в мое единственное убежище. Я снова учила наизусть Шекспира («Отелло»), рассматривала цветы под микроскопом, рисовала вид на сад из окна детской и обучала Питера новым трюкам. Питера я рисовала каждый день. В моих набросках он то раскуривал трубку, как настоящий джентльмен, то тащил за собой санки с детьми, ведь я осчастливила его семьей: дочкой Милли и двумя сыночками (Эрнестом и Панкрасом).

Когда я впервые рассказала Табите о детях Питера, казалось, она поняла, что это понарошку. Но на следующий день она уточнила, не Эрнест ли погрыз шнурки ее обуви.

При этом было видно, что она действительно сердится. Постепенно Табита начала говорить о детях Питера как о настоящих. Каждый из них отличался особенным характером. Старший Эрнест — дерзкий резонер, умевший за себя постоять, Панкрас крушил все на своем пути, а Милли плакала из-за любой чепухи.

По словам Табиты, если что-то в доме пропало, значит, «Панкрас стибрил». А однажды я увидела, как она, пристроив у ног корзинку с шитьем, обметывает малюсенькие платьица для Милли.

И вот уже это не дети Питера, а ее собственные. Я опасалась, что мама что-то заподозрит. Она теперь все чаще требовала, чтобы мы с Табитой сопровождали ее в поездках к мисс Дин, миссис Саммерхилл и барышням Гардинер.

В один прекрасный день она вручила мне письмо, заявив, что оно от мадемуазель. Я изучила конверт. Почтовой марки не было, а почерк отличался от почерка Бланш. Открыв письмо, я прочла:

Я подняла глаза на Табиту. Видимо, она окончательно утратила связь с реальностью.

Табита покосилась на письмо.

На следующее утро, когда мама еще страдала у себя в спальне после бессонной ночи, мне нанесла визит неожиданная гостья.