Мисс Черити - Мари-Од Мюрай

Леди Бертрам выглядела так, словно хотела спросить, зачем Господь лезет не в свои дела; но ограничилась тем, что поджала губы. Мне же не удалось улучить ни минуты наедине с Филипом, чтобы спросить адрес герра Шмаля. Но через неделю все как будто сложилось удачнее. Когда мы приехали, Филипа в гостиной не было. Леди Бертрам сообщила, что он читает в библиотеке.

Лицо крестной, и без того все в красных пятнах, побагровело. Если бы не адрес, я предпочла бы остаться в гостиной. Удаляясь, я слышала мамину болтовню с крестной о том, как много общего у «этих милых детей».

Дверь библиотеки была приоткрыта, но я все никак не могла заставить себя войти. То прикосновение Филипа к моей руке в экипаже, по пути домой из театра… Мне хотелось о нем забыть. Тут до моих ушей донесся голос Энн. Значит, Филип не один? Я уже подняла руку, чтобы постучать, как вдруг услышала свое имя.

Я как раз снова собиралась постучать, но снова остановилась.

Дальше я слушать не стала. Так разбилась моя последняя надежда найти герра Шмаля.

Когда спустя несколько недель мама объявила, что этим летом мы не едем в Дингли-Белл, потому что в доме большой ремонт, я не огорчилась. Папа уже давно мечтал порыбачить в водоемах Шотландии. Теперь, когда выпала такая замечательная возможность, он снял с середины июня дом «на выезде из Питлохри», как он сказал. Так я и передала Табите. Табита должна была нас сопровождать. Но за два дня до отъезда с ней приключилось несчастье: она едва не расшиблась насмерть, упав с лестницы, но отделалась сломанной ногой. Врач запретил Табите вставать, и крайне раздосадованная мама вынуждена была взять вместо нее четырнадцатилетнюю сироту Глэдис Гордон, которая сморкалась в рукав и глупо ухмылялась, когда ее за это бранили.

Как обычно, я везла весь свой зверинец в клетках и корзинках. Увы, мой бедный Клювохлоп умер от гангрены, которая началась в его культе. Зато четырехлетний Питер благоденствовал. За все время он ни разу не болел. На него порой нападала ужасная икота, и поначалу я всякий раз боялась, что он задохнется. Но достаточно было взять его на руки и похлопать по спинке, как все проходило. После чего сконфуженный кролик, прижав уши, утыкался носом мне под мышку. Он умнел на глазах. Питер позировал, понимая, что я его рисую. В отличие от всех прочих моих маленьких друзей, он не боялся детей и с достоинством переносил их радостные вопли и неуклюжие ласки. Питер всегда имел ошеломляющий, триумфальный успех у зрителей, если, конечно, соглашался выполнять трюки. Увы, соглашался он далеко не всегда. То был единственный предмет наших разногласий: на публике кролик любил прикинуться круглым дурачком. Во время путешествий Питер примерно сидел у меня на коленях, и все умилялись его разумности.

Однажды холодным июньским днем дорожная карета выгрузила нас перед арендованным в Питлохри домом. При виде этого серого зловещего здания с двумя квадратными башнями по бокам я осознала, что попала в страну вересковых пустошей и озер, в края Табиты, но без Табиты. Нас ждал старик со связкой ключей в руках.

Странный ответ. Старик сообщил, что его зовут Дункан. Из его объяснений мы так и не разобрали, в чем конкретно заключались его обязанности. «Я отвечать за лавка». Если бы мы приехали сюда в поисках шотландского колорита, одного вида Дункана хватило бы с лихвой. На нем была дырявая рубаха, килт, стоявший колом от грязи, на волосах — рыжих, разумеется, — красный берет с помпоном. Он опирался на корявую трость, а на его шишковатом лице было столько оспин и глубоких морщин, что не сразу удавалось разглядеть глаза и рот.

Дом — хотя правильнее было бы сказать «замок» — насквозь продувался сквозняком. Хозяйничал здесь ветер, сотрясающий стекла в оконных рамах, завывающий в каминной трубе и захлопывавший двери прямо перед носом.

В гостиной горел камин, и в ожидании ужина мы втроем (мама, папа и я), как курицы на вертеле, поворачивались к огню то лицом, то спиной. Ужин, как обычно, прошел в гробовой тишине. У меня озябли руки и ноги; когда я переставала жевать, тотчас начинала стучать зубами.

Потом Дункан отвел меня в комнату на третьем этаже, в самом конце коридора: огромную мрачную сырую спальню, где стояла необъятная кровать с балдахином. Глэдис, исполнявшая обязанности Табиты, следовала за мной, шмыгая носом. Дорожные сундуки, как и клетки Джулиуса, Милдред, Маэстро, Дорогуши Номер Два, Кука и Питера, были уже на месте.

В ту ночь я забралась под одеяло не раздеваясь и думала о своих сестричках, Пруденс и Мерси, — спящих в ледяной земле; у меня зуб на зуб не попадал. Все призраки моего детства поджидали меня здесь, на породившей их шотландской земле: раздавленная камнем Кейт Макдафф, повешенный ни за что кузен Джордж, прячущийся в развалинах замка Красный Колпак и поджигательница мисс Финч. Я притянула к себе лежавшего в ногах Питера и крепко обняла.

За ночь ветер так тщательно поработал метлой в небе, что в утренней лазури остались всего одно-два щекастых облачка. Намечался ясный холодный день. У мамы ночью случился нервный припадок, так что утром она осталась в постели. Папа собирался встретиться с друзьями, прибывшими накануне и, как и он, мечтавшими половить форель в горных речках. Заручившись разрешением гулять в окрестностях Питлохри в сопровождении Глэдис и Кипера, я наконец могла вволю исследовать мир Табиты: край, где цветут лиловый вереск и желтый дрок, где на горизонте налезающие друг на друга холмы играют в чехарду, сосновые леса спускаются к озерам, а лани совсем не пугливы, где мохнатые коровы смотрят на мир сквозь падающую на глаза челку, где овчарки косматы… Но, честно говоря, все это я рассмотрела далеко не сразу, поскольку на первой прогулке Кипер умудрился свалиться в единственную в округе яму, а Глэдис цеплялась юбками за все кусты ежевики, которые будто нарочно вырастали у нее под ногами.