Семь песен - Томас Арчибальт Баррон

– Мне не следовало, ни за что не следовало, ш-ш-леп, помогать тебе.

Я вспомнил, что вчера ночью заметил на небе молодую луну. Это был лишь тоненький, едва видимый серебристый серп, и я с большим трудом различил его при помощи «второго зрения». Итак, у меня оставалось совсем немного времени, чтобы раздобыть Эликсир Дагды – до того как состарится эта луна, и ни днем больше. В тот день, когда луна исчезнет с небосклона, моей матери не станет.

Полнолуние будет означать, что половина отпущенного времени истекла.

Затем луна начнет стареть, и мое время будет подходить к концу. И когда она, наконец, растает, вместе с ней растают и надежды.

– Я желаю тебе удачи, плюх-х-х, и да пребудет с тобой все везение, какое только существует на Финкайре, – сказал моллюск. – Оно тебе понадобится, ш-ш-шлеп, но потом тебе понадобится много больше.

Поскольку Элен слишком ослабела и не могла идти, мы с Рией соорудили носилки из лиан, найденных на дюне, моего посоха и ветви, отломанной от сухого куста боярышника. Пока мы работали, переплетая лианы и укрепляя ими носилки, я рассказал Рии то, что узнал от раковины, и попросил ее отвести нас в Лес, к Арбассе. Но в тот момент, когда я произносил имя древнего дерева, у меня возникло дурное предчувствие. Оно всякий раз посещало меня при мысли о возвращении в дом Рии, хотя я не мог понять, чем оно было вызвано.

Риа, напротив, не выказала ни тревоги, ни удивления, услышав, что надписи на стенах Арбассы содержат указание на местонахождение врат в потусторонний мир. Мне это было понятно: я знал, что прежде Арбасса не раз давала ей ответы на множество вопросов. Девочка лишь молча кивнула, продолжая связывать лианы. Наконец мы закончили с носилками и уложили на них маму. Прикоснувшись к ее лбу, я понял, что жар усиливается. Тем не менее, несмотря на тяжелое состояние, она ни разу не пожаловалась.

Однако того же нельзя было сказать о Бамбелви. Едва мы тронулись в путь, как «шут», державший носилки сзади, принялся изображать говорящую раковину. Через некоторое время, сообразив, что слушатели не находят его представление забавным, он переключился на подробное описание поведения своей шапки с бубенцами, словно это была королевская корона. Не получив восторженной реакции, он начал ныть, что перенос столь тяжелого груза может повредить его хрупкой спине и лишить возможности выступать в качестве шута. Я ничего не отвечал, хотя меня не раз одолевало искушение заставить замолчать и его, и его бубенчики, запихав шутовской колпак ему в рот.

Риа шла впереди, и ремень Цветущей Арфы был перекинут через ее плечо. Носилки были тяжелыми, но сильнее всего давило мне на плечи бремя вины. Когда мы, спускаясь с гребня дюны, проходили мимо зловещего алого «колокольчика», мне стало совсем худо, и я едва переставлял ноги, как будто они налились свинцом.

Прежде чем войти под своды Леса Друма, мы миновали цветущий луг. Среди зелени журчали ручьи, высокие травы колыхались, отчего луг был похож на волнующееся море. Звенящие ручейки рисовали причудливые узоры среди травы, окаймляли заросли тростника сверкающими серебряными лентами. При других обстоятельствах красота этого места очаровала бы меня – красота, которую создал не магический инструмент, не великий волшебник. Красота, которая была здесь всегда, испокон веков.

И вот мы ступили под своды древнего леса. Под ногами потрескивали мелкие веточки, шуршала опавшая хвоя. Залитый солнцем луг остался позади, и вокруг воцарился таинственный полумрак. В воздухе плыл сильный запах древесной смолы – иногда резкий, иногда сладкий. Над головами трещали и перешептывались ветви. Казалось, что за стволами беззвучно перемещаются какие-то тени.

И снова при встрече с Лесом у меня возникло то же тревожное чувство, что и в прошлый раз. Это было не просто скопление живых существ разнообразных видов и размеров. Лес сам был живым существом. Когда-то он подарил мне посох из ветви тсуги. Но сейчас – я был в этом уверен – Лес наблюдал за мной настороженно, недоверчиво, подозрительно.

Я больно ударился большим пальцем ноги о корень, торчавший из земли. Стиснув зубы, чтобы не вскрикнуть, я крепче сжал ручки носилок. С тех пор как я покинул этот лес, мое «второе зрение» усовершенствовалось, но все равно в полутьме многие предметы выглядели нечеткими. Солнце освещало только верхушки деревьев, и лишь изредка узкие лучики проникали сквозь плотный зеленый балдахин и достигали земли. Но я не собирался замедлять шаг, чтобы оглядываться по сторонам. У меня не было времени. Точнее, времени не было у моей матери.

Мы с Бамбелви, ни на минуту не останавливаясь, чтобы передохнуть, углублялись следом за Рией в чащу леса. Странное, тревожное впечатление, будто деревья наблюдают за нами, следят за каждым нашим движением, постепенно усиливалось. Ветки возбужденно шуршали и стучали, когда мы проходили мимо. Прочие обитатели Леса, судя по всему, тоже узнали о нашем появлении. Время от времени я замечал чей-то пушистый хвост, мелькнувший вдали, или пару горящих желтых глаз. Среди тяжелых темных ветвей слышались звуки: неизвестные существа верещали, завывали. Один раз совсем близко от тропы, по которой мы шли, раздалось громкое, продолжительное царапанье – как будто кто-то острыми когтями сдирал с дерева кору. Или сдирал шкуру с добычи.

Руки и плечи ныли, но я не думал об этом: стоны Элен, которые становились все громче и жалобнее, причиняли мне жестокую боль. Бамбелви, видимо, тронутый ее страданиями, прекратил болтать и ворчать, хотя звон бубенчиков не утихал. И несмотря на то, что Риа двигалась среди деревьев легко, словно летний ветерок, она часто с озабоченным видом оглядывалась на женщину, лежавшую на носилках.

Так прошло несколько часов. Мы миновали непроходимые чащи, погруженные в сумрак поляны, покрытые коврами мха и заросшие папоротниками. В плечах пульсировала невыносимая боль – они буквально готовы были разорваться. Пальцы онемели, и я ежесекундно боялся уронить носилки. Неужели нет более короткого пути, раздраженно думал я. Неужели Риа заблудилась – как такое возможно? В горле пересохло, и в конце концов я, откашлявшись, открыл рот, чтобы окликнуть ее.

В этот момент далеко впереди, за ветвями деревьев, мелькнуло светлое пятно. Пока мы продирались через заросли высоких папоротников, которые цеплялись за мои штаны, свет становился все ярче. Лес редел, между стволами появилось свободное пространство. Прохладный ветерок, несущий свежий аромат мяты, овевал мое лицо, покрытое каплями пота.

Мы вышли на поляну, поросшую высокой травой. Посередине из паутины крепких, сильных корней к небу поднимался величественный дуб. Арбасса. Она была старше, чем выглядела, и выше всех других деревьев. Ее массивный ствол, который, казалось, был образован пятью или шестью стволами дуба, объединившимися в один, был гладким внизу, и лишь на высоте, в несколько раз превышавшей мой рост, от ствола отходили толстые сучья. Ветви дерева поднимались к небесам и исчезали за облаками.

Среди нижних ветвей, поблизости от ствола, находилось «гнездо» Рии, дом, образованный ветвями самого дерева. Ветви изогнулись и сплелись таким образом, что получились стены, пол и крыша. Окна были «задернуты» дрожащими занавесями из зеленых листьев. Я вспомнил, как впервые увидел это жилище ночью, когда оно было освещено изнутри и сияло, как звезда.