Дочь викинга - Юлия Крен

Подавшись вперед еще больше, Гизела увидела не только церкви и могучие стены, построенные еще во времена римлян, но и маленькие покосившиеся сооружения.

– За последние годы очень многие люди бежали в Руан, – пояснила Эгидия. – Им почти негде жить, но тут они чувствуют себя увереннее, чем на Котантене, откуда они родом.

Гизела не знала, где находится этот Котантен, но немного успокоилась. Раз эти люди смогли найти здесь приют, возможно, ей это тоже удастся. Принцессе казалось, что, отдав Эгидии свою одежду, она избавилась от некоторых воспоминаний, по крайней мере они уже не лезли столь навязчиво ей в голову, тускнели.

Гизела увидела на улице нескольких монахов. Карета проехала мимо них, но неподалеку стояла еще одна группка монахов – они ждали епископа Руанского.

Епископ был могущественным человеком, не только духовным властителем Руана, но и митрополитом Эвре, Си, Лизье, Байе, Кутанса и Авранша, и его духовная семья была велика. Ко всем священникам и монахам при его соборе добавились беженцы из других монастырей. Они привезли с собой в Руан реликвии своих святых.

Гизела помолилась этим святым – святому Льву Кутанскому, святому Жермену Осерскому, святому Иоанну: «Пускай все будет хорошо… Помогите мне… Помогите Эгидии».

Мощи святого Клара тоже были привезены в Руан, но ему Гизела молиться не отважилась. Рядом с его церковью не только был заключен мир между королем франков и предводителем норманнов. Именно там Гизела и Эгидия совершили задуманное, и девушка не была уверена в том, что святой поддерживает их в этом решении и прислушается к ее молитве.

Карета остановилась, отворилась дверца, но снаружи девушек встречали не монахи, а воины. Гизела не знала, те ли это солдаты, которые сражались и убивали ради нее. Те воины были похожи на диких зверей, эти же казались на удивление человечными. Гизела видела, что норманны более рослые, чем франки, лбы у них уже и выше, бороды – светлее, а глаза – ярче. Да, эти люди вселяли страх в ее сердце, ведь они были так огромны, но вовсе не уродливы, как предполагала Гизела. Да и платье их было похоже на франкское. Некоторые были одеты подчеркнуто элегантно: плетеные кольчуги под мантиями из меха черно-бурой лисицы, прочные наручи. На других же были простые рубашки, длинные узкие штаны и накидки. Но голым тут никто не ходил, как опасалась Бегга, – звери ведь ходят нагими, а, по ее словам, северяне ничем не лучше зверей. Еще Бегга говорила, что норманны – жестокий и дикий народ, народ, отравленный жаждой крови и наживы, а еще яростью. Во время сражения Гизела верила в это, но сейчас воины стояли совершенно спокойно, а те, кто не встречал девушек у кареты, чтобы проводить их в дом, грелись у костра, горевшего в центре двора, жарили мясо и пили вино из бурдюков. Гизела настолько погрузилась в собственные мысли, что не сразу заметила среди воинов епископа Руанского. Перехватив его взгляд, она вздрогнула. А вот Эгидия, несмотря на волнение, понимала, что ей следует делать. Она поправила вуаль, первой вышла из кареты и, гордо расправив плечи, подошла к Витто Руанскому. Его преосвященство что-то сказал ей, Эгидия ответила. У Гизелы так шумело в ушах, что она не поняла их слов. Но когда она все-таки отважилась поднять глаза, то не заметила на лице епископа даже тени подозрения. Может быть, он не рассмотрел ее в темноте, или же платье удачно скрывало все различия, но его преосвященство ни на миг не усомнился в том, что перед ним стоит Гизела. Постепенно девушка успокоилась. Витто тем временем рассказывал о том, что замок епископа разрушен и поэтому он пока что живет в замке бывшего графа Руана, Одилона. Этот замок охраняют не франкские солдаты, которым пока что нельзя входить в Руан, а люди Роллона. Его преосвященство пригласил девушек в замок, и теперь, следуя за Эгидией, Гизела была уже не принцессой, а всего лишь служанкой.

Руна осторожно потянулась. Каждая косточка в ее теле болела, но, казалось, ничего не было сломано. Она могла шевелить и руками, и ногами. Девушка медленно встала. Тут было негде развернуться – комната, в которой она находилась, была узкой и тесной. Руна с трудом подавила в себе желание изо всех сил ударить плечом в запертую дверь. Она знала, что это бессмысленно – у нее не хватило бы сил выломать задвижку. А даже если бы ей это удалось, камеру все равно наверняка охраняют солдаты, те самые солдаты, которые обошлись с ней так грубо. Они допросили ее сразу после Тира. Казалось, они готовы были выбить из нее признание. И хотя применять силу не понадобилось – Руна говорила быстро и много, – ее все равно избили. Ее колотили по лицу и по телу. Один из солдат держал ее за волосы, другой наносил удары. Однако же они не убили и не изнасиловали ее. Руна не знала, что удержало их от этого, может, то, что среди норманнов считалось страшным преступлением изнасиловать женщину из своего народа, а может быть, то, что она была не похожа на миловидную юную девицу.

Затем солдаты посадили Руну на лошадь, отвезли в город (по дороге она почти ничего не увидела) и бросили в эту грязную дыру. Руна предполагала, что находится в Руане, центре нового королевства Роллона. Но был это город или всего лишь селение, назывался он Руан или нет, сейчас ее мир состоял из этой холодной зловонной комнаты. Руна, завернувшись в волчью шкуру, сжала в руках амулет, села на пол и расплакалась. Она не знала, увидит ли когда-нибудь вновь солнечный свет, почувствует ли лесную почву под ногами. Девушка проклинала Тира.

Гизела беспокойно металась на лежанке. Вначале она боялась засыпать, уверенная в том, что провалится в кошмарный сон. Сейчас же девушка была готова к любым кошмарам, только бы пришел долгожданный сон. Твердая лежанка была накрыта грязной шкурой. Подушки не было. В воздухе стояла сильная вонь – наверное, от множества немытых тел. Принцесса могла бы смириться с вонью, но не с мыслью о том, как близко к ней находятся все эти потные тела.

Гизела надеялась, что ей позволят спать рядом с Эгидией, как спала рядом с ней Бегга, но епископ отослал ее прочь. Он вел себя вполне приветливо, но явно был убежден в том, что девушка сопровождает дочь короля по поручению Фредегарды и потому может вселить в сердце невесты страх перед Роллоном. Принцесса быстрее привыкнет к новой жизни, если рядом с ней не будет франкской девушки, ненавидящей норманнов, решил епископ.

Эгидия, которая теперь, естественно, откликалась на имя Гизела, не возражала. Как и раньше, она непрерывно болтала. Судя по всему, епископу это нравилось, поскольку он благосклонно улыбался.

Итак, Гизелу отвели в кухню, где работали слуги. Самой ей не нужно было помогать по хозяйству, но теперь ей придется здесь есть и спать. О еде девушка и думать не могла, а о сне тем более. Люди в этой комнате пугали ее еще тогда, когда в огромной печи горел огонь, теперь же, когда огонь погас и тела освещал лишь лунный свет, лившийся в окно, Гизела с ума сходила от страха и отвращения ко всей этой грязи.

Она опять перевернулась на бок. Вечером ей казалось, что она больше никогда не съест ни кусочка, но сейчас в животе у нее урчало. Впрочем, наибольшее беспокойство Гизеле причиняло не чувство голода, а жжение в мочевом пузыре. Она не помнила, когда в последний раз справляла нужду, но понимала, что не уснет, если как можно скорее не помочится. Сама мысль о том, что ей придется встать и пробраться мимо всех этих людей к двери, вселяла ужас в ее сердце, но в какой-то момент желание пересилило страх.