Из жизни Мэри, в девичестве Поппинс - Вера Колочкова

– Привет, Серега! У меня к тебе дело… Сговоримся – в долю возьму… Мне срочно девчонка из твоих нужна. Смышленая. И чтоб вид у нее был нормальный. Ну, в смысле, не ваш, не профессиональный… Да без разницы – блондинка, брюнетка… Мне не по этому делу! Главное – чтоб вид был скромный и приличный. Да откуда я знаю, где найдешь? Ищи, думай. В твоем хозяйстве телки всякие есть. Кадров своих не знаешь? Кадры в наше нелегкое время, Серега, решают все! Ну давай, думай… Жду.

Положив трубку, он медленно вернулся к окну. Сунув руки в карманы брюк, стоял, задумавшись и сузив глаза, медленно покачиваясь худым жилистым телом взад-вперед. Словно очнувшись от доносящихся нарастающей волной с кухни криков, косо усмехнулся и чуть потеплел глазами, с ленивым интересом вслушиваясь в отчаянные материнские причитания:

– А когда жрать садишься за этот стол, ты о чем-нибудь думаешь?! Ты спросил у меня хоть раз, откуда я деньги на этот хлеб взяла, сволочь? Сын у него, видишь ли, не работает!

– Не ори! Я что, виноват, что мне зарплату не платят? Я что их, ныкаю от тебя, эти деньги проклятые, что ли? – громко возмущался отец.

– Ой, все, не могу, не могу больше! Совсем вы меня изничтожили все! – громко рыдала мать. – Девки только и требуют от меня без конца, все им дай! И шмотки, и деньги на учебу, а где, где я возьму? И жрать каждый день все за этот стол садятся не по одному разу! И мама твоя приходит меня погрызть каждый день – еще и ублажай ее тут!

– А ты мою маму не трожь! Слышь, ты? Только еще раз про маму услышу, в лоб получишь, поняла? Лучше сыночка своего работать заставляй, дармоеда…

– Что? Это кто у нас тут дармоед, интересно? Пришел сюда на все готовое, еще и права качает, посмотрите на него!

– Я пришел?! Да ты сама меня сюда приволокла, когда Костьку нагуляла с кем-то! Прикрыла мной, дураком, грех свой блудный, зараза. Как дам сейчас в лоб, сразу узнаешь, кто здесь дармоед, а кто Николай Трофимович.

– Сволочь… Вот сволочь! – злобно прошептал Костик, глядя на дверь комнаты. – Дебил толстопузый! И сестрички, две лахудры, примолкли… Нет чтоб за мать заступиться…

Он медленно пошел к двери, продолжая вслушиваться в стремительно восходящий по крутой спирали кухонный родительский скандал. Обернувшись на прозвучавшую за спиной требовательно-призывную трель телефонного звонка, тут же развернулся, бросил в трубку нетерпеливо:

– Да! Да, Серега, слушаю… Нашел? Как зовут, говоришь? Саша? Что ж, имя неплохое… Не хохлушка-молдаванка, надеюсь? Они ж оттуда прут косяками целыми… Да ладно, ладно, верю… Смышленая? Ага… Ну что ж, подойдет! Завтра я заеду, договоримся… Ну все, Серега, пока. Пойду своих разнимать, а то морды друг другу вот-вот расквасят – води их потом по больницам.

* * *

Странно, почему она всегда так боится летать на самолете? Просто ужас охватывает от одного вида этого монстра, остроносого чудовища с маленькими наивными окошечками, все внутри схватывается и застывает, как в морозильной камере – сопротивляется организм, и все тут. Просто отключает все свои функции и ждет, когда эта пытка опасного между небом и землей зависания кончится – такая вот странная фобия… То ли дело поезд. Едешь себе, смотришь в окошечко, мысли всякие хорошие думаешь… И страха никакого нет. Случится что, так хоть на земле-матушке умрешь, а не где-то в пространстве душа твоя затоскует да заблудится, ища выхода.

Нина отодвинула в сторону белую занавесочку, уставилась на проносящиеся за окном унылые осенние пейзажи. Нет, не впечатляет, лучше и не смотреть. Самое противное время – эта поздняя осень. Последние буйные желто-багряные аккорды музыки умирающих листьев давно уже отзвучали, а зима со своей белой торжественной радостью не тропится. И настроение соответствующее – такое же унылое и серое. И зачем она сорвалась из своего санатория на целую неделю раньше, может, и не надо было. Это Гошка ее с толку сбил, поганец. Хотя он-то тут при чем, он вообще, можно сказать, подвиг совершил – сам позвонил и честно все рассказал: звонила, мол, тебе твоя двоюродная сестра Настя, говорила, что муж у тетки какой-то вашей вчера умер. Она тогда отмахнулась от этой информации досадливо – подумаешь, какая еще тетка. Это потом ее торкнуло – какая… Золотая у них теперь с Настькой тетка-то, с огромной шикарной квартирой в самом центре города, можно сказать, козырная пиковая дама, а не тетка! И надо непременно ее, квартиру эту, без суеты и спешки прибрать к рукам, пока никто не прочухал. Там очень, очень неплохо даже можно устроиться. Сколько ж ей еще болтаться между небом и землей, как в том самолете, и бесконечно бояться этого придурка Гошки, который, она давно это знает, вот-вот готовится ей сказать – прости, мол, дорогая, пришла пора расстаться, потому как жену молодую хочу себе завести, которая родит мне наконец сына или дочку.

Ну не смогла она родить, что теперь делать – не всем же такое удается. Видно, господь радости земные не всей кучей на одного человека сваливает, а распределяет по справедливости: тебе – материальное благополучие, тебе – деток рожать, тебе – над другими властвовать… Вот хотя бы взять их с Настькой: в такой убогости живет ее сестрица, а детей себе аж троих наплодила. Спрашивается – зачем? А у нее, у Нины, все есть, а ребеночка бог так и не послал. Уж казалось бы, что она только не делала – и обследовалась-лечилась, и по санаториям всяким ездила, а толку – никакого. Теперь вот бойся, что какая-нибудь ушлая молодушка объявит Гошке о своей беременности, и все. И кончится на этом ее, Нинина, благополучно-сытая богатая жизнь, в которую она вросла всем своим существом и привычками и которую может вот так взять и потерять запросто. Даже подумать страшно – сердце сразу заходится… Что ей тогда – работать идти? Гошка-то особым благородством никогда не отличался и содержать бывшую жену уж точно не будет – ему это и в голову не придет…

А работать она не может. Во-первых, ни одного дня в своей жизни утром по будильнику не вставала да строгим распорядком время свое не насиловала – еще чего не хватало. Во-вторых, она слишком уж в себе не уверена, чтоб хоть какую-то карьеру сотворить. А в-третьих – слишком ленива, чтобы в работе да в карьере этой каким-то образом и нуждаться. Ее вообще в своей бездельной жизни все устраивает, все нравится до безумия. Нравится целыми днями по дорогим бутикам шляться, испытывая сладостное удовольствие от трепетной суеты вокруг своей персоны девчонок-продавщиц, торопливо несущих ей в примерочную кабинку шикарные наряды и щебечущих наперебой льстивые свои речи, нравится сидеть часами в дорогих кафешках, разглядывая подолгу таких же, как она, профессиональных бездельниц, нравится ходить босиком по теплому и гладкому паркету их двухуровневой красивой квартиры, из которой ее в одночасье могут взять и выставить с чемоданами, да, черт побери! Она ж не виновата, что устроена так – ничего ей, кроме безделья, не надо. Да и не безделье это вовсе, а счастливое ощущение в себе пространства и неспешно перетекающего в нем, как теплый песок меж пальцев, времени. А еще – это счастливое ощущение свободы от ненавистной суеты и спешки, от постоянной, продиктованной обществом надуманной необходимости – куда бы себя приложить повыгоднее да попрестижнее. Она вообще может часами на диване сидеть и ничего не делать – ей хорошо, и все. Просто она время свое так живет, можно сказать, бережно – каждую минутку со вкусом и послевкусием пережевывает. А Гошка смотрит и шипит раздраженно: «Растение…»