Войлочный век - Татьяна Толстая

Поразительно, но люди, считающие себя «интеллигентными» и тем гордящиеся, теряются, тушуются и робеют при столкновении с бытовым, жлобским хамством. Не опознают в хамстве прием властного захвата. На Триумфальную площадь сходить – это пожалуйста, в одиночном пикете постоять – за милую душу, а гардеробщика осадить – не смей, он мало получает и несчастен. Вахтерше возразить не моги. Слесарь-водопроводчик – вообще хан Батый, кто мы против него? «Вонзил кинжал убийца нечестивый в грудь Деларю. Тот, поклонясь, сказал ему учтиво: Благодарю». При этом те же интеллигенты не жалеют чувств и слов, чтобы выразить свой протест против «власти», усматривая в ее носителях какую-то специальную, зловещую неотмирасегосинку. Как будто ее представители вылупились из особых коконов в особых инкубаторах.

Власть, меж тем, вырабатывается ежеминутно и повсеместно через хамство, через манипуляции, в том числе речевые. Наш прекрасный язык необыкновенно богат манипулятивными возможностями, не только лексическими, но и интонационными. А также синтаксическими. А также смысловыми.

«Едут-едут, а куда едут – сами не знают», – злобно сказал при мне один писатель-почвенник в адрес потока машин, мешающего ему пересечь улицу на красный свет. Писатель тщился обессмыслить владельцев машин – своей-то у него не было, и он, и я должны были сесть на автобус, который вез нас куда-то там выступать. Писатель хотел повысить свой социальный статус, перескочить на другую электронную орбиту, взять новый уровень власти. Но тщетно.

Стандартный разговор в совковом магазине: «А сколько стоят (пряники) (галоши) (килька в томате)?» – «Глаза разуйте. Ценник для кого повешен?»

В «Красной Бурде» в свое время тот же разговор был представлен в форме хокку:

«Покупатель спросил,

Сколько иен стоит риса кило.

Наверно, без глаз».

У врага нет глаз, ума, физической силы, роста, денег, он задохлик и хлюпик, клуша и тетеря, у него импотенция и волосы выпали. Он ничто, и нечего с ним считаться. Хопа! – и ты стал выше его. Вот почему жлоб принимает вашу интеллигентскую безответность, вашу деликатность за слабость. Она и есть слабость. Она есть готовность к поражению.

Интеллигенция не боится Большой Власти, а боится власти маленькой. Интеллигенция хочет чувствовать не равенство свое с другими, не превосходство (боже упаси! боже упаси! Как можно даже подумать об этом!!!), нет, она хочет самоумалиться, принизить себя, надеть вериги и власяницу, исполниться кротости и смирения, не обидеть, не задеть, нехороших слов не говорить, забыться, затаиться, затеряться. Чтобы на том свете (пусть и метафизическом и умозрительном) ангелы прилетели поздравлять ее за духовную стойкость с каллами и хризантемами.

И какая же в этом лютая гордыня, господи ты мой боже.

От школьных уроков химии в голове ничего не осталось, а ведь родители старались, и купили мне набор «Юный химик», и соблазняли выращиванием голубых кристаллов (купороса?), изготовлением модели какого-то серого, немножко вонючего вулканчика, настоящего, со зловещим огоньком внутри, а еще что-то там нужно было поджечь спичкой, и из крошечного шарика начинал расти, пухнуть и стелиться по столу устрашающий белый червь. Не помогло.

Запомнились только запоминалки: «Калий, натрий, серебро – одновалентное добро».

Или:

«Сера, сульфур, буква S,

Тридцать два – атомный вес,

Сера в воздухе горит –

Получаем ангидрид.

Ангидрид да плюс вода –

Это будет кислота».

На этой вот химической реакции построен целый американский фильм, многие его знают, названия не помню. Там должно вот-вот произойти извержение вулкана, но власти скрывают: а ну как мы отвратим туристов от нашего прекрасного живописного городка! А зловещий пипец все ближе!..

Вот прекрасный молодой человек с прекрасной девушкой полезли заниматься любовью в горное озеро (никогда не могла понять, в чем тут кайф; еще в душ, я понимаю, но в холодное озеро с возможными пиявками?), и вот только они ухватились друг за друга, как аааааааааааааа!!! – страшный вопль, и они гибнут, что такое? только белые прекрасные попы колышутся на воде.

Зритель еще не догадывается, он еще не понимает, но мы! мы, помнящие школьную запоминалку, шепчем про себя: «ангидрид да плюс вода – это будет кислота»! Каким образом небольшое количество ангидрида, проникшее, очевидно, в озеро через трещины в скале, могло превратить воду в кислоту – это вопрос к сценаристам, но мне, с моей двойкой по химии, понравилось.

Там дальше еще лучше: когда уже землетрясение и извержение бушуют вовсю, в огненную пропасть рушатся эстакады с десятками автомобилей и всё такое, – герои, Он и Она, плюс ее дети от первого брака, плюс ее свекровь, тоже от первого брака доставшаяся, то есть бабуля этих детей, плюс собака плывут, отчаянно гребя, на лодке, а лодка металлическая, другой не нашлось. А ангидрид да плюс вода уже делают свое страшное черное дело! Водоем, по которому они плывут, прямо на глазах превращается в адский тазик с серной кислотой, и эта кислота с бешеной скоростью устраивает коррозию металла! вот сейчас днище превратится в решето! вот сейчас перегруженная лодка потонет, – не догрести нашим героям до спасительного берега!

Тогда героическая бабуля (понимая, что по сценарию она тут лишняя), прыгает в кислоту! Все – ааа!.. Не надо!.. Но она такая: живите! Мне тлеть… и тлеет прямо вот на глазах; мне бы такое показывали в школе, в седьмом классе, у меня совсем другой аттестат бы был!

Герои доплывают до берега (еще мгновение, и коррозия уничтожает их утлый челн) и секунд 15 грустят по бабушке. Но некогда нюни разводить, надо бежать; они бегут, по дороге теряется семейная собака, и вот уж это горе так горе. Это вот да. Отчаяние искажает чистые, прекрасные лица детей. Мать взволнована, бойфренд тоже хмурит свои чудные брови, насколько позволяет ботокс, но надо бежать! Надо бежать! Еще несколько шоссе мощно рухнули в разверзшуюся геенну, туннели винтом, рельсы дыбом, ад и муки египетские.

Но все, понятно, для них кончается хорошо, и под конец, когда Она понимает, что Он – это ее счастье, а до Него тоже это доходит, а дети уже его полюбили больше, чем родного отца (который был негодяй и не ценил), откуда-то возвращается невредимая собака, и тут, понятно, апофеоз и окончательный, безоговорочный, бесповоротный хэппи-энд. Только где-то вдали дотлевает белый, как скелет Левиафана, остов бабули. Но это пусть.

А про калий, натрий, серебро такого фильма пока не сняли.

У меня есть примерно семь черненьких кофточек.

Борцам с уменьшительными суффиксами не понравится моя фраза, они хотели бы прочитать «семь черных кофт». Но у меня нет такого ужаса – семи черных кофт, так же как нет помела, котла для варки ядовитых трав и непроглядно-черного кота; нет, у меня есть примерно семь черненьких кофточек.

Черненькие кофточки – совершенно необходимая, интегральная часть защиты от порчи. Подобно тому, как белый цвет отражает лучи света, и потому летнюю одежду советуют носить белую, черный цвет отражает лучи порчи, насылаемые врагами и вампирами. Черный цвет – это ночь, тьма, слепота, ничто; в темноте не найдешь, пропадешь; лучи порчи пропадают в ней, теряются, сначала закручиваются спирально, как короткие цветные макароны, а потом утрачивают силу и вяло растворяются в пространстве без сторон света (и без сторон тьмы).