Призрак джазмена на падающей станции "Мир" - Морис Дантек

— Хорошо, — бросил я. — Никто не совершенен. В пятницу утром, сразу после открытия.

— Да, господин, сразу после открытия, я могу гарантировать вам это.

— Не надо гарантировать. Просто сделайте.

— Да, господин. Еще раз примите мои извинения, господин.

Он явно чувствовал большое облегчение при мысли о том, что разговор заканчивается.

— Сразу после открытия, — добавил я перед тем, как отключить сигнал.

Нужно было засунуть тлеющую головешку как можно глубже ему в штаны.

Отель «Люксор» содержал тучный ливанец, который принял нас со всей подобающей почтительностью, выказываемой обладателям славных долларов. Это был трехэтажный барак с двумя задними двориками и сортиром на улице или на лестничной клетке каждого этажа, а также с общими душевыми комнатами. Здесь все было по-простому, однако нам достался номер люкс с телевизором, то есть комната со своим собственным, пусть крошечным, совмещенным санузлом, где располагались душ, биде и умывальник. Мы жили на последнем этаже, наши окна выходили на достаточно тихую улочку; впрочем, неподалеку находился какой-то квартал, откуда доносилась музыка, постоянный музыкальный гул.

Мы провели целое утро, осваиваясь на новом месте, часами блуждали по городу, пытаясь сориентироваться в лабиринте улиц, в мешанине кварталов, где высотные здания для тех, кто высасывал средства МВФ,[47]соседствовали с трущобами для тех, кто служил смазкой для всей этой чудесной машинерии.

Стояла влажная жара. Небо было озарено сиянием светящегося газа — цвета новенькой стали. Мы провалялись в номере добрую часть второй половины дня, регулярно принимая душ.

До весны было рукой подать, сухой сезон еще продолжался, но эта небесная дымка скорее пришла с моря, нежели возникла из-за загрязнения атмосферы.

Воздух наполняли противоречивые ароматы: угарный газ, производимый городом, смешивался с благоуханием океана, ко всему этому добавлялись мимолетные запахи растений, минералов и животных, рынков и ресторанов, домашних кухонь и столовых, портовых доков и фабрик из предместий.

Казалось, музыка не желает замолкать ни на минуту. Она слышалась отовсюду — из транзисторных приемников, плееров на микропроцессорах К7[48]или устройств для воспроизведения цифровых дисков — гаджетрв, которые таскали за собой юноши, старики, женщины и мужчины, худые и толстые, люди в костюмах западного покроя и в традиционной одежде. Не стоит и упоминать об аудиосистемах, чьи динамики были разбросаны на каждом шагу и перекликались друг с другом подобно муэдзинам с минаретов мечетей-соперниц — на призыв, звучащий в одном конце города, тут же отвечали в другом.

Когда настал вечер, мы внезапно поняли, что умираем с голоду.

Мы вышли из отеля и с головой погрузились в музыку.

Я не смог бы объяснить, каким образом это на самом деле случилось. Факт состоит в том, что перед выходом я дал Карен полдозы «Трансвектора гамма» и что, вероятно, мне не стоило этого делать. В то же время я видел, что ее депрессия вот-вот усугубится, а я, наоборот, переживал одну из тех стадий возбужденного состояния, которые предшествуют обострению вирусной активности. Не следует думать, что в развитии болезни существуют некие периодические циклы или что она подчиняется каким-либо универсальным схемам. Фазы заболевания чередуются совершенно хаотичным образом, а кроме того, у Карен вирус проявился в столь мощной форме, с какой я до тех пор не встречался. И если бы стадия депрессии по своей силе оказалась симметричной тому состоянию, которое моя подруга пережила в разгар обострения заболевания, я вполне мог ожидать худшего, так что нужно было заранее принять меры предосторожности.

Короче, нам не стоило выходить из номера.

Но, черт возьми, мне так хотелось пожрать, пропустить кружечку и заставить Карен забыть о месяцах стресса, только-только оставшихся позади.

«Она почти на десять лет младше меня, совсем девчонка, — сказал я себе тогда, — ей нужно развеяться».

И уж коли речь зашла о необходимости развеяться, о да, тут она оторвалась по полной.

Я не очень-то помню, в какой момент ночи мы оказались в действительно веселеньком квартале. Мне не следовало давать Карен те полдозы «гаммы», это точно, но еще меньше сомнений вызывает тот факт, что нельзя было позволять ей пить столько пива.

В конце концов, обнявшись и тесно прижавшись друг к другу, мы принялись выплясывать какой-то знойный танец — это происходило в кабачке или кабаре, причем половина его располагалась под открытым небом. Вокруг нас веселились парни и девушки, по большей части молодые, а также проститутки и жиголо, которые есть повсюду и чьи характерные признаки везде одинаковы. Там были пальмовая водка и пиво, а также одуряющий запах марихуаны. Мне достаточно было лишь немного подышать этим задымленным воздухом, чтобы начала кружиться голова.

В какой-то момент мы, донельзя уставшие, все в поту, рухнули на что-то вроде банкетки, стоявшей в глубине зала. В руках у нас было пиво. Мы уселись за освободившийся столик.

Я видел, что Карен сбросила с себя груз забот, она хохотала, она выглядела расслабленной и одновременно воодушевленной, она проделывала со мной всякие штуки, в общем-то невозможные, под столом, и мы говорили друг другу разные глупости. Подобное состояние духа у нас бывало нечасто, можно вспомнить разве что один такой случай — между двумя налетами.

— Добрый вечер, вы французы?

Голос вонзился между нами будто тяжеленная наковальня, упавшая на гнездо с птенцами. Уже не помню, о чем мы в тот момент трепались, одновременно целуясь.

Оторвавшись от губ Карен, я повернулся в ту сторону, откуда прилетела наковальня. И оказался лицом к лицу с худым высоким человеком, со светлыми, как мочало, волосами, ниспадавшими на плечи. Его глаза прятались за настоящими полицейскими солнцезащитными очками «Ray-Ban», а рот кривился в подобии дружелюбной ухмылки. Парень был одет в слишком широкие для него, относительно строгие джинсы и футболку размера XXL ярких, броских цветов, какие носят сёрфингисты, притом довольно потную.

Я возненавидел этого типа с первого взгляда. Незнакомец подошел ближе и наклонился к нам. В тот же самый момент неведомо откуда появился еще один мужик и разместился рядом с ним. Это был негр, но он не принадлежал ни к одной из национальностей, представители которых преобладают в Абиджане — он не происходил ни из Буркина-Фасо, ни из Гвинеи, ни тем более из Ганы; в нем скорее имелось что-то от жителя Сахеля, Мавритании или какой-нибудь соседней территории. Его кожа была просто очень смуглой, но не черной. Светлые, возможно, серые глаза. Метис или кто-то в этом роде.

Белобрысый тип вновь скорчил гримасу, пытаясь изобразить улыбку: