Призрак джазмена на падающей станции "Мир" - Морис Дантек

Я уверен: белобрысый сукин сын буквально застыл на месте. Он еле сдерживался, побледнел, сжал челюсти; казалось, у него вот-вот полетят предохранители.

Я же оставался не более чем легким ветерком, ласкающим листок ивы на берегу пруда, — мысленный образ, рекомендуемый профессором Шен Лином и очень действенный при возникновении подобного рода ситуаций. Впрочем, как говаривал наставник своим тихим голоском, который временами мог сравниться и с ревом десяти разъяренных тигров, легкий ветерок способен стать ураганом, листок иногда режет как бритва, а из ивы получается прекрасный таран. «А пруд?» — всегда спрашивал какой-нибудь ученик, из тех, что желают выслужиться перед учителем. «Какой пруд?» — неизменно вопрошал Шен Лин у подопечного, за долю секунды демонстрируя последнему, как при помощи британского юмора можно в один присест сформулировать суть всей философии дзен-буддизма. Ведь если ученик продолжал упорствовать, говоря что-то вроде: «Ну пруд с ивой, листок которой ласкает…», престарелый гонконгский наставник, в конце XX века иммигрировавший в Панаму, спрашивал у него, видит ли он этот пруд своим мысленным взором. Конечно, ученик отвечал «Да». «Видишь ли ты, как ивы отражаются в водах пруда?» Подопечный, как правило, закрывал глаза и говорил: «Да, учитель». — «Видишь ли ты юношу на берегу пруда?» — «Да», — отвечал парень, находясь в полугипнотическом состоянии. «Узнал ли ты в нем самого себя?» — «Да, да», — говорил ученик. «Так брось себя в пруд». — «Ладно, — соглашался выскочка, — готово». В это мгновение Шен Лин отворачивался от собеседника, не удостоив того ни единым взглядом, и уходил куда-нибудь в другой конец зала, где принимал ту или иную позу. Спустя пару секунд, держа глаза по-прежнему закрытыми или уже нет, старательный ученик реагировал на эти действия наставника и спрашивал, заикаясь от беспокойства: «Учитель, а что я должен делать теперь?»

И тут Шен Лин обязательно поворачивался к нему и отвечал с широкой улыбкой: «Учиться плавать».

Как правило, для ученика это было равносильно полновесной оплеухе, болезненным ударом по повседневным привычкам рядового представителя болтливой западной цивилизации: прежде чем осмелиться задать вопрос, нужно научиться делать это правильно.

Знаете ли, на то, чтобы рассказать вам это, мне потребовалось лишь чуть-чуть больше времени, чем длилась та наэлектризованная, наполненная напряжением пауза, когда мы вчетвером вперились друг в друга взглядами будто во время роковой сдачи покера, где на кону стояла жизнь одного из нас, или перед револьвером, заряженным для игры в русскую рулетку.

«Сёрфингист» в полицейских «Ray-Ban» медленно выпрямился, вновь откидываясь на спинку стула, он явно не сводил с нас глаз, прячущихся за стеклами очков, он источал ненависть и отчаянную жажду стереть нас в порошок, он охотно схватил бы одну из стоящих на столике пивных бутылок, чтобы запустить ее мне в рожу, после чего занялся бы Карен. Я с легкостью читал это намерение во всей его позе, и это было не телепатией, а всего лишь результатом непрерывного наблюдения.

В конце концов белобрысый почесал пальцем уголок рта и прищелкнул языком:

— Что за славная парочка сопляков, а, Ахмед? Бритоголовый придурок и любительница отсосать, на которую не польстились бы даже в порту…

Сахелиец довольствовался легким, еле заметным кивком, что для него было равнозначно благодарственной речи по случаю присуждения степени академика наук.

«Сёрфингист» резко поднялся и пнул стул в нашу сторону, так что тот загремел под столик.

Парень с огромным трудом сдерживал желание убить нас на месте, но сознавал, что этот номер не удалось бы безнаказанно провернуть среди такого скопления людей; к тому же вокруг было полно копов, которые разъезжают почти повсюду в своих старых, прогнивших джипах.

Я читал все это на его морде, на ней прямо-таки было написано: «Я приберегу силы для другого раза, засранцы!»

Он лишь направил на нас указательный палец и погрозил: «Как глупо, ребятки, мы еще встретимся. Где-нибудь в темном уголке, и эта встреча закончится кровью».

В ответ я улыбнулся — спокойно, без малейшего намека на провокацию; я был листком ивы, который ласкает ветерок на берегу пруда…

Белобрысый и сахелиец исчезли, прокладывая себе путь в толпе, подобно змеям в высокой траве.

— Вот идиоты! — сказала Карен.

Когда мы оказались на улице, я сообщил подруге, что она слегка перебрала. Мы немного прошли наугад по кварталу, расположенному возле порта, откуда доносился запах соленой морской воды. Мы были слегка навеселе. Карен шла чуть впереди меня, исполняя акробатические номера на выступах стеновых блоков, которые выстроились в линию вдоль подножия домов.

— Я не пьяна и прекрасно держусь на ногах, — ответила Карен. — Смотри…

Она взобралась на торец бетонной плиты и приняла позу балерины. Как-то Карен обмолвилась о том, что занималась танцами и гимнастикой — до того, как по результатам теста на обнаружение опасных вирусов угодила прямиком в Центр № 14. Где она ухитрилась сохранить привычку ежедневно тратить по несколько часов на физические упражнения. Между прочим, я там показал себя гораздо более ленивым человеком; и за исключением сеансов йоги, которыми увлекся в конце моего пребывания в Центре, я не делал практически ничего, разве что иногда гулял вокруг модульных зданий быстрой сборки.

Мое состояние стабилизировалось, вирус задержался на стадии слабого обострения, благодаря чему окружающий мир обретал четкость HD-изображения[58]с резкими линиями и отчетливыми световыми эффектами.

Мы как раз подходили к порту, оказавшись возле доков. В гавани были пришвартованы многочисленные суда — российские, индонезийские или бразильские сухогрузы, местные траулеры и паромы. Однако на том участке, к которому мы приближались, не было ничего — разве что маленькая ржавая баржа, нагруженная металлоломом.

Что-то засверкало слева передо мной — неподалеку от скрытого в ночной тьме строения, возле нагромождения металлических бочек; отблески рождались и умирали вновь, двигаясь параллельным курсом. Мое сердце позволило себе забиться чуть сильнее — фортель, которого Шен Лин не одобрил бы.

Мозг обработал поступившие данные и пришел к очень простому выводу. За нами следят. Нас преследует некий человек в очках, отражающих свет. Вроде солнцезащитных очков «Ray-Ban» полицейского типа.

«Можно было догадаться заранее, парни: это ваш цирковой номер», — подумал я.

Странно — теперь, когда я вспоминаю об этом, мне кажется, будто я был готов к чему-то подобному с того момента, как двое торговцев наркотой исчезли в толпе. Соответствующая идея преспокойно обосновалась где-то в подвалах моего сознания. Это было слишком очевидно, как сюжет плохого романа с трагическим концом, но тем не менее это было так: упомянутые парни, и особенно «сёрфингист»-торчок, конечно, не оставят всё как есть, не допустят, чтобы последнее слово осталось за Карен. Это импульсивные ребята, уличные хищники, и тонкого налета цивилизованности им хватает только на то, чтобы не совершать непоправимых действий при свидетелях — так что у них наверняка возникнет желание коварно подловить нас в каком-нибудь безлюдном уголке.