Тысяча сияющих солнц - Халед Хоссейни

— Еще ведь только три.

— Ах. Ну да. Ты уже говорила. Мне сейчас сон снился, — прошелестела она, — а про что — уже не помню. У тебя так бывает?

— Мама, это у каждого бывает.

— Странно ужасно.

— Ты тут спишь, а меня один мальчишка на улице облил мочой. Из водяного пистолета.

— Чем облил? Я не расслышала.

— Мочой.

— Какой... какой ужас. Бедняжка. Завтра утром первым делом поговорю с ним. А лучше — с его матерью. Так оно будет надежнее.

— Я ведь тебе даже не сказала, кто это был.

— А-а-а. Ну да. Так о ком ты?

— Это неважно.

— Ты такая сердитая.

— Ты ведь собиралась меня забрать из школы.

— Собиралась... — не то спросила, не то подтвердила мама, запустила пальцы себе в волосы и хорошенько дернула. Как только не облысела совсем до этих пор!

— А как там... как, бишь, зовут твоего приятеля, Тарик? — как у него дела?

— Он уже неделю как уехал.

— А. — Мама шмыгнула носом. — Ты помылась?

— Да.

— Стало быть, ты чистая. — Мама покрутила головой. — Ты чистая, и все хорошо.

Лейла поднялась:

— Мне еще домашнее задание делать.

— А как же. Обязательно. Будешь уходить, задерни занавески, моя хорошая. — И мама опять зарылась в простыни.

Когда Лейла подошла к окну, синий «мерседес» с гератскими номерами в облаке пыли проехал мимо. Лейла проводила машину глазами.

— Завтра я не забуду, — сказала мама за спиной. — Обещаю.

— Ты вчера то же самое говорила.

— Если бы ты только знала, Лейла...

— Ты это о чем?

Мама ударила себя в грудь. Потом рука ее бессильно упала.

— Если бы ты знала, что творится здесь...

Прошла неделя. И еще одна.

О Тарике — ни слуху ни духу.

Чтобы скоротать время, Лейла заштопала кисею на двери (руки у Баби так и не дошли), разобрала отцовские книги, стерла с них пыль и расставила по алфавиту; они с Хасиной, Джити и Нилой, мамой Джити (швея по профессии, она была хорошо знакома с Фарибой), прошлись по Куриной улице. Лейла теперь знала: мучительнее пустого ожидания нет ничего.

Вот и еще неделя миновала.

Лейлу замучили ужасные мысли.

Он никогда не вернется. Его папа и мама уехали вместе с ним навсегда, а поездку в Газни придумали для отвода глаз. А ведь она с ним даже не попрощалась.

Он опять угодил на мину. Как тогда, в 1981 году, пяти лет от роду. Они тогда тоже ездили в Газни. Хорошо еще, ему взрывом только ногу оторвало. Могло ведь и до смерти убить.

От таких дум у Лейлы голова гудела.

И вот однажды вечером на улице замигал огонек. Лейла тихонько взвизгнула от радости и выхватила из-под кровати фонарик. Но он не хотел зажигаться.

Проклиная севшие батарейки, Лейла жала и жала на кнопку.

Не горит? Ну и ладно. Главное, он вернулся. У Лейлы кружилась голова от счастья.

А фонарик за окном светил, разгоняя мрак.

На следующее утро Лейла помчалась к Тарику.

Хадим с дружками толклись на улице, зачем-то тыкали палками в грязь. Заметив Лейлу, вся компания захихикала.

Лейла, низко опустив голову, быстренько прошмыгнула мимо.

— Что ты наделал? —воскликнула она, едва взглянув на открывшего ей дверь Тарика.

Она и забыла, что дядя у него был парикмахер.

Тарик провел рукой по свежеобритой голове и улыбнулся, обнажив белые неровные зубы:

— Нравится?

— Ты словно солдат-новобранец.

— Хочешь потрогать? — нагнул голову Тарик.

Ладонь приятно покалывало. Никаких шишек, голова круглая и ровная. Не то что у других мальчишек.

Щеки и лоб Тарика покрывал загар.

— Что вы так долго? — жалобно спросила Лейла.

— Дядя заболел. Заходи. Гостем будешь.

Он провел ее в гостиную. Лейла обожала каждую мелочь в их доме: потертый старенький ковер, лоскутное покрывало на кушетке, рукоделие с воткнутыми в него иголками, катушки с разноцветными нитками, старые журналы, стоящий в углу футляр с аккордеоном...

— Кто там? — крикнула из кухни мама Тарика.

— Это Лейла, — отозвался Тарик и подал гостье стул.

Окна гостиной выходили во двор. На подоконнике стояли банки, в них мама Тарика консервировала овощи и делала морковный мармелад.

— А-а-а, наша сноха пришла. — В комнату, раскрыв объятия, вошел отец Тарика, плотник по профессии, худой пожилой человек с совершенно седыми волосами и постоянно прищуренными глазами. Лейла троекратно с ним поцеловалась, ощутив знакомый приятный аромат смолистого дерева и опилок.

— Вот будешь так ее называть, она обидится и больше не придет. — Мама Тарика поставила на стол поднос с компотницей, поварешкой и четырьмя чашками. — Ты уж не обижайся на старика. Рада видеть тебя, моя милая. Вот вам компот, угощайтесь.

Массивный стол из некрашеного струганого дерева и такие же стулья папа Тарика изготовил собственноручно. Сейчас стол был покрыт зеленой клеенкой с красными звездами и полумесяцами. На стенах комнаты висели фотографии Тарика — на некоторых, самых ранних, обе ноги у него еще были целы.

— Я слышала, ваш брат был болен, — сказала Лейла седому плотнику, погружая ложку в чашку с распаренным изюмом и курагой.

Старик закурил.

— Был, но сейчас, хвала Господу, шакри Хода, поправился.

— Сердце. Второй раз уже. — Мама Тарика укоризненно посмотрела на мужа.

Старик выдохнул дым и подмигнул Лейле.

«Какие они все-таки пожилые, — подумалось Лейле. — Прямо бабушка и дедушка».

Тарик родился, когда маме было уже под пятьдесят.

— Как поживает твой батюшка? — спросила мама Тарика.

Сколько Лейла ее знала, мама Тарика всегда носила парик, старый и выгоревший. Сегодня по бокам парика, слишком сильно сдвинутого на лоб, были видны седые пряди. Без парика ей было бы куда лучше, подумала Лейла, с ее-то приятным лицом, мудрыми глазами и неспешными, степенными манерами.

— Спасибо, хорошо, — ответила Лейла. — По-прежнему трудится на своем хлебозаводе.

— А матушка?

— Как обычно. Когда лучше, когда хуже.

— Как ужасна для матери разлука с сыновьями!

— Пообедаешь с нами? — спросил Тарик.