Тысяча сияющих солнц - Халед Хоссейни

— Поднимемся наверх? — спросил Баби.

— А разве на статуи можно забраться? — не поверила Лейла.

Баби с улыбкой подал ей руку:

— Идем.

Восхождение по узкой, вырубленной в камне темной лестнице Тарику далось нелегко: одной рукой он опирался на Лейлу, другой — на Баби. Ходы пронизывали скалу во всех мыслимых направлениях, и в конце их был свет.

— Осторожнее ставьте ноги, — голос Баби громким эхом отразился от стен. — На ступеньках легко упасть.

Местами лестница нависала над пропастью.

— Не смотрите вниз, дети. Глядите прямо перед собой.

Когда-то Бамиан был средоточием буддизма, пока в девятом веке сюда не пришли арабы, исповедующие ислам, рассказывал Баби. Пробитые в песчанике пещеры служили жилищем для монахов и давали пристанище паломникам. Монахи расписали стены и потолки своих келий прекрасными фресками.

— Одно время здесь жило до пяти тысяч монахов.

Когда они добрались до вершины, Тарик задыхался от изнеможения. Баби тоже тяжело дышал. Но глаза у него горели.

— Мы у них на макушке. — Баби вытер лоб платком. — Здесь есть впадина, откуда можно выглянуть наружу.

Скалистый выступ нависал над долиной. В нем была выемка, с трудом вмещающая троих. Отсюда открывался чудесный вид.

— Вы только посмотрите! — воскликнула Лейла.

Баби молча улыбнулся.

Лоскутки полей, куда ни глянь. (Озимая пшеница, люцерна и картошка, поделился сведениями Баби.) Вдоль полей растут тополя, течет вода в арыках. Фигурки людей сверху такие крошечные! (На склонах растет рис и ячмень, продолжал Баби.) Осень, идет уборка урожая, зерно сушится на крышах саманных домиков. Вдоль главной улицы городка тоже тополя, в их тени расположились лавочки и чайханы. За городком, за полями и ручейками краснеют голые подножия гор, и над всем этим, над просторами Афганистана сияет заснеженный хребет Гиндукуша.

Небо над головой безукоризненно голубое, ни облачка.

— Как тихо, — прошептала Лейла. Маленькие лошади и овцы внизу перемещались в полнейшем безмолвии.

— Вот что сильнее всего врезалось мне в память, — кивнул Баби. — Тишина и спокойствие. Мне хотелось, чтобы вы тоже это испытали. И еще мне хотелось, чтобы вы воочию убедились, какое у вашей страны наследие, прикоснулись к ее богатому прошлому. Чему-то вас могу научить я. Что-то вы почерпнете из книг. Но есть и такое, что надо увидеть собственными глазами. И прочувствовать.

— Смотрите, — отозвался Тарик.

Над деревней парил ястреб.

— А ты маму сюда привозил? — спросила Лейла.

— Много раз. И до рождения мальчиков, и после тоже. Мама обожала приключения, была такая бойкая, жизнерадостная. А как она смеялась! Вот почему я на ней женился — мне вскружил голову ее смех. Честное слово. Устоять было невозможно.

Волна любви захлестнула Лейлу.

Баби теперь всегда будет вспоминаться ей таким: локти на каменной стенке, руки подпирают подбородок, глаза щурятся от солнца, волосы треплет ветер...

— Схожу посмотрю пещеры, — сказал Тарик.

— Только осторожнее.

— Слушаюсь, Кэка-джан[30].

Три малюсеньких человечка внизу беззвучно переговаривались о чем-то. Над их головами трепетали желтые, оранжевые и красные листья.

— Я очень тоскую по мальчикам, — признался Баби. Глаза у него заблестели от непролитых слез, подбородок задрожал. — Может, по мне этого не видно. Мама — она вся как на ладони, и в горе, и в радости. Я — другой. Но смерть мальчиков меня просто подкосила. Дня не проходит, чтобы... Это так тяжело, Лейла. Так тяжело.

Баби вытер рукой глаза. Голос его пресекся. Сжав зубы, он несколько раз сглотнул.

— Какое счастье, что у меня есть ты, — помолчав немного, опять заговорил он. — Каждый день я благодарю Господа, что он даровал мне тебя. В черные дни, когда мама не помнит себя от горя, мне кажется, ты все, что у меня есть на этом свете.

Лейла припала к его груди. Баби вроде бы даже слегка напугался. Чуть помедлил, поцеловал дочь в макушку, неуклюже обнял.

Они немного постояли, тесно прижавшись друг к другу.

— Как бы я ни любил эту землю, порой мне хочется уехать отсюда, — признался Баби.

— Куда?

— А куда глаза глядят. Сперва в Пакистан, наверное. Там придется подождать год-два, пока оформят документы.

— А потом?

— Мир велик. В Америку, например. Куда-нибудь поближе к морю. В Калифорнию. Нашел бы работу, и через несколько лет, поднакопив денег, мы открыли бы афганский ресторанчик, маленькое скромное заведение, несколько столиков, пара ковров, фотографии Кабула на стенах. Мама готовит так вкусно, что в наш ресторан сразу выстроится очередь.

А ты бы продолжила образование. Ты ведь знаешь, как я к этому отношусь. Образование прежде всего. Сначала средняя школа, потом колледж. А в свободное время, если захочешь, будешь помогать нам в ресторане: принимать заказы, наполнять водой кувшины и все такое прочее. Мы обслуживали бы дни рождения, свадебные церемонии, празднования Нового года. У нас бы собирались афганцы-эмигранты. А поздним вечером, когда ресторан опустеет, мы бы втроем пили чай. И усталость была бы приятной, потому что день выдался удачный.

Баби смолк. Лейла тоже не произнесла ни слова. Они знали, что мама не стронется с места. Пока Ахмад и Hoop были живы, она и мысли не допускала, чтобы уехать из Афганистана. А уж теперь, когда сыновья ее обратились в шахидов... Это было бы предательство по отношению к ним, героям, пожертвовавшим собой.

У Лейлы в ушах гремел голос матери: «Да как тебе в голову такое взбрело? А, братец? У меня в жизни одно утешение: я хожу по земле, политой их кровью. Нет. Никогда».

А Баби без нее никуда не поедет. Хотя сейчас жена из нее такая же, как и мать. Прочь пустые мечтания, пока война не кончится, все останется как есть. А уж когда прекратится кровопролитие, тем более.

Мама как-то сказала в сердцах, что вышла замуж за человека без веры. Она не поняла главного. Ей достаточно было поглядеться в зеркало — и воплощенная вера Баби была бы у нее перед глазами.

Они подкрепились крутыми яйцами, картошкой и хлебом. Тарик привалился к дереву и задремал, скрестив на груди руки. Таксист отправился в деревню купить миндаля. Баби уселся под акацией и раскрыл книгу в мягкой обложке, уже знакомую Лейле. Отец как-то читал ей вслух про старика по имени Сантьяго, которому посчастливилось поймать огромную рыбу, но не удалось отбуксировать ее к берегу — акулы разорвали добычу на кусочки.

Лейла села на берегу ручья и погрузила ноги в холодную воду. Над головой кружили комары, летели нити бабьего лета. Поодаль трещала переливчатыми крыльями стрекоза, вся в фиолетовых и зеленых вспышках, словно крошечный фейерверк. Несколько мальчиков-хазарейцев собирали в заплечные мешки коровьи лепешки. Где-то надрывался осел, натужно тарахтел пускач дизель-генератора.