Невероятные будни доктора Данилова: от интерна до акушера - Андрей Шляхов

— Дома поесть не могли, доктора?

Вариантов было много, но все они достигали своей цели — отбивали аппетит напрочь.

Иногда случалось и обратное — население начинало донимать бригаду уважухой.

— Садитесь сюда, пожалуйста, здесь посвободнее…

— Что, много вызовов сегодня? Ну, так поешьте, как люди…

Доктору Могиле какой-то полупьяный перец предложил доесть его порцию пельменей и был очень обижен отказом, высказанном не в самых приличных словах.

— Вы представляете себе меру народного признания?! — возмущался на подстанции доктор Могила, рассказывая об инциденте. — Четыре пельменя и ложечка кетчупа!

Однако Вера частенько забывала прихватить из дома обед. Данилов подозревал, что это случалось тогда, когда она приезжала на работу прямиком «из гостей». Вера была любительницей разнообразия.

— На подстанции! — хором ответили Вера и Эдик, а Петрович покачал головой и каркнул:

— Все равно вместо обеда получим вызов!

Так и вышло — где-то на краю земли московской, в Капотне, у второй проходной нефтеперерабатывающего завода лежал мужчина пятидесяти лет, и было ему плохо с сердцем.

— Погнали! — скомандовал сам себе Петрович.

Мужчина оказался вдребезги пьяным бомжем. Отвратительным, грязным, вонючим, одетым в сальные лохмотья, нечесаным и, конечно же, вшивым. Он лежал возле проходной и пытался громко петь песню «Владимирский централ».

— Вера, достань мешок! Эдуард, принеси носилки! — распорядился Данилов, доставая из кармана перчатки и натягивая их на руки.

От проходной за действиями бригады наблюдали два охранника в черной форменной одежде.

Пока Петрович с Эдиком принесли носилки, а Вера расстелила на них целлофановый мешок, предназначенный для транспортировки грязных больных, Данилов успел бегло осмотреть бомжа и узнать, что его зовут Гришей.

— В вытрезвитель? — спросил Эдик, тоже надевший перчатки, помогая Данилову погрузить бомжа на носилки.

— На голове ссадина, под глазом — фингал. Не возьмут. «Битым» в вытрезвитель путь заказан, только в больницу.

— В какую?

— Сейчас посмотрим.

Загрузив бомжа в машину, Данилов вдохнул как можно больше чистого воздуха и залез следом. Вера, закрывшая нос надушенным платочком, уже сидела в салоне.

— На что жалуемся, Гриша? — спросил Данилов.

— На жизнь! — цитатой из старого фильма ответил бомж и заржал, гордясь своим остроумием.

Поколебавшись несколько секунд, Данилов решил воздержаться от измерения давления. Бомж Гриша был так грязен, что манжету пришлось бы выбрасывать, а большой необходимости в этой манипуляции не было.

— Ты, Гриша, лежи спокойно, мы в больницу тебя отвезем, — сказал Данилов.

— Везите! — разрешил Гриша. — Хоть помоюсь там.

Данилов стянул перчатки, бросил их на пол и по наладоннику запросил место для мужчины пятидесяти лет с диагнозом «Сотрясение головного мозга. Педикулез», взятому с улицы. Выпала сто шестьдесят восьмая больница.

Тем временем Вера пыталась узнать анкетные данные бомжа.

— Григорий Григорьевич Григорьев, — не раздумывая, назвался тот. — Полковник авиации в отставке.

— А лет сколько?

— Не считал и тебе не советую! — ответил отставной «полковник»…

В приемном отделении «подарку» не обрадовались, но принять приняли.

Диагноз снять на месте было невозможно, да и доставлен больной не из дома, а с улицы. Дежурный врач расписался в карте вызова, что принял больного, и ехидно сказал:

— Приезжайте еще.

— Непременно, — ответил Данилов. — Вот только машину обработаем.

На этот раз он использовал наладонник, как телефон. Позвонил на подстанцию и взял у Лены Котик наряд на санитарную обработку машины. По инструкции машину полагалось обрабатывать после каждого вшивого или чесоточного больного. Не самостоятельно, а в специальном месте — на пункте санитарной обработки, единственном на всю Москву.

— Вы там не зависайте, — попросила Лена. — Вечер близится.

— В том-то и дело, что вечер, — подтвердил Данилов. — А с ним и пробки.

Дорога предстояла дальняя — на Ярославское шоссе. Другой край города. В эти места Данилова по работе заносило нечасто — или на обработку машины, или в детскую инфекционную больницу.

Выйдя на улицу из приемного отделения, Данилов и Вера, отвозившие бомжа, с наслаждением втянули в себя пыльный городской воздух.

— Нектар и амброзия! — высказалась Вера.

— Однозначно! — подтвердил Данилов.

У машины были открыты все дверцы — Петрович проветривал салон, изрядно пропитавшийся тяжелым Гришиным духом.

— Нам по-хорошему должны выдавать благовонные палочки, — сказал Петрович, смачно затягиваясь сигаретой и выпуская дым в салон, — для окуривания нутра после таких клиентов.

— Чьего нутра — твоего или автомобильного? — Вера не спешила усаживаться в салон, и Данилову пришлось легонько подтолкнуть ее.

— Вперед и с песней, — сказал он. — Негоже прохлаждаться около машины, если линейный контроль не заметит, то кто-нибудь из братьев-медиков настучит Центру, что мы на больничной территории отстаиваемся.

— На обработку? — Петрович закрыл задние дверцы и уселся на свое место.

Данилов кивнул.

— По кольцу или через город? — уточнил Петрович.

— Без разницы, — Данилов уселся поудобнее и прикрыл глаза. — Доедем — разбуди.

— А кто меня в пути развлекать будет? — возмутился Петрович. — Я ведь, глядя на тебя, сейчас сам засну за рулем.

— Тебе нельзя, — не открывая глаз, ответил Данилов. — Тебе, Петрович, доверены три человеческие жизни — две врачебные и одна фельдшерская. Ты никак не можешь заснуть за рулем. Ты ведь ответственный человек!

— В том-то и дело, что ответственный, — проворчал Петрович. — Радио не помешает?

— Наоборот, под него спится лучше.

Петрович включил негромко «Радио Шансон».

Таганка, ах ночи полные огня,

Таганка, зачем сгубила ты меня…

— На Таганке мы и застрянем, — вслух подумал Петрович и решил: — Поедем лучше по кольцу…

По кольцу тоже вышло не очень быстро. До пересечения с Шоссе Энтузиастов машины не ехали, а ползли. Потом удалось проехать с ветерком почти до самой Ярославки, но на подъезде к ней, из-за аварии, простояли в пробке минут сорок. Петрович к тому времени исчерпал весь запас ругательств и преисполнился смирения.

— Мы стоим, а смена идет, — сказал он проснувшемуся Данилову.

Чувствуя себя словно родившимся заново после недолгого, но глубокого сна, Данилов с чувством потянулся и констатировал: