Вариации для темной струны - Ладислав Фукс

сейчас, после того, что сказала пани Гронова, Руженка оживилась и тотчас спросила, о каком происшествии идет речь. Пани Гронова сказала: «Это, с украденным ребенком». Страх у Руженки как рукой сняло. Дворник за столом кивнул, чтобы мы сели, и исподлобья посмотрел на меня, словно размышляя, можно ли при мне рассказывать. Но тут же осклабился.

— Почему бы и не рассказать? Кто из семьи полицейского, — усмехнулся он, — тот может слушать и не такие вещи. Закрой, пожалуйста, шкаф, — обратился он к жене.

Мы присели к столу, и я заметил, что в углу возле домашнего телефона стоит полуоткрытый шкаф. В нем я увидел какую-то палку, вроде копья или алебарды, и какие-то веревки. Но прежде чем пани Гронова закрыла шкаф, она как бы нарочно отошла от него, чтобы я мог получше рассмотреть, и тут я увидел то, что было позади копья-алебарды и веревок, и у меня мороз пробежал по коже. Там висело то самое красное трико, красная островерхая шапка, колпак, а под ними стоял топор. Как только я это увидел, пани Гронова закрыла двери шкафа и возвратилась к столу.

— Это какая-нибудь сказка? — спросил я.

Грон осклабился, ткнул сигарету в пепельницу и сказал:

— Хороша сказка, случай! Случай не случай, ничего особенного. Так вот представьте себе, родился у одного человека ребенок, а через неделю ангел на крылышках отнес его в рай. Жена, мать ребенка, ничего об этом не знала, лежала в горячке рядом… — Грон махнул рукой в сторону комнаты, куда пани Гронова только что отнесла плаху. — Но поскольку он, отец, ее муж, не хотел сдаваться на милость господню, ему пришла в голову гениальная идея. Ну просто, короче говоря, чтобы его жена, которая лежала в горячке, не знала, что ее ребенок в раю, а думала, что здесь. — Грон постучал рукой по столу и осклабился. — Он знал, что матери, когда идут в магазин, оставляют коляски на улице, и решил взять ребенка из такой вот коляски. Возьмет его и дома подложит жене под бок, как собственного. Ну что, разве не гениально?

Дворник вроде бы откашлялся или сделал только вид, потом опять осклабился и продолжал:

— Ну, конечно, ребенок должен быть грудным, приблизительно того же возраста и того же пола, а это можно узнать по одеяльцу. По его цвету… Но, прежде чем приступить к делу, как говорится, нужно было провести одну операцию. А именно спрятать своего мертвого ребенка. Он сказал жене, что вечером поедет на машине в Угржиневесь купить козу, а время как раз перед рождеством. Садится он вечером в машину, берет ящик с телом ребенка, отправляется за город, в лес, куда-то под Ржип, и там его закапывает в молодняке, чтобы можно было найти, даже если от него останется один скелетик. А на другой день приступает к главному делу. Останавливает он машину за углом возле проходного двора, выходит с хозяйственной сумкой, идет, а прежде чем войти в магазин, осматривает коляски, которые стоят тут на тротуаре… А может, и еще похитрей все сделал? Это умный человек, которого не так-то просто напугать. А чтобы никакая мамаша его ни в чем не заподозрила, он переходит на другую сторону и ждет, пока не появится кто-нибудь с коляской и не войдет в магазин. Тогда он проследует за вновь пришедшей мамашей, купит в магазине какую-нибудь ерунду, вроде заправки для супа или селедку, выйдет, схватит коляску, и, пока там эта пани в магазине будет кружиться, смотреть да выбирать бог знает что — крупу да молоко для каши, дрожжи, чтоб печь булки… — он спокойно с сумкой в руках проследует с коляской за угол. В проходном дворе наденет на ребенка другой чепчик, укутает в новый плед, коляску оставит где-нибудь у водопроводной колонки или возле урны — это все равно! — и скорей в машину. Конечно, все это он проделывает в перчатках не потому, что он уж такой благородный, а чтобы не оставить отпечатков пальцев. Значит, вскакивает в машину и драпает домой. Так, мол, и так, был, дескать, в Угржиневесе, козы не купил. Жене придется покупать утку — ведь рождество на носу. Ну что, я вас спрашиваю, разве не гениально? — Дворник оскалил зубы и странно усмехнулся.

Мы с Руженкой слова не могли вымолвить. Пани Гронова молча на нас поглядывала краешком глаза, дворник снова засмеялся, схватил сигарету, которая лежала рядом с пепельницей, чиркнул спичкой и закурил.

— Теперь предположим, — и он выпустил дым, — что кража шла как по маслу — так-то оно, собственно, и было. Никто его не узнал, когда он вошел в магазин, никто не обратил на него никакого внимания — это был большой магазин, куда ходит много покупателей, особенно перед рождеством, — никому и в голову ничего не пришло, когда он вышел из магазина с сумкой, взял коляску и поехал с ней за угол, да и там никто ничего не заметил. Мужчина въезжает с коляской в проходной двор, потом выходит со двора с ребенком на руках и садится в машину. Если бы даже нашелся такой умник, который обратил бы на него внимание, то все равно увидел бы, как говорится, только первую часть… Как мужчина въехал с коляской во двор… Или только вторую часть… как вышел со двора с ребенком. Но даже если бы видел, так сказать, и обе части… все равно не мог бы еще ничего заподозрить. Между наблюдением и, как говорится, подозрением в краже существует так называемый — не пугайтесь, пожалуйста, того, что я сейчас скажу! — умственный скачок, который происходит не обязательно только тогда, когда мы имеем дело с таким умником, который наперед уже подозревает. Такой умник, который заранее знает, что на этом месте произойдет кража, никогда на улице не появляется. Нужно еще сказать, что только святой дух мог осенить эту мать, которая была в магазине, чтобы она выбежала раньше, чем похититель сел бы в машину и уехал. Но этот случай он тоже учел. Такая мать, когда она побежит за угол, не станет рассматривать взрослых, а будет искать чепчик и одеяльце своего ребенка. Поэтому вор и поменял в проходном дворе чепчик и плед. Вы разве не знаете, что такое плед, какую вещь так называют… — Дворник выпустил изо рта дым и посмотрел на нас, потом махнул рукой и продолжал: — Так, значит, мужчина с