Четвертый ледниковый период - Кобо Абэ

Этот разговор начался еще вчера вечером. Жена узнала о своей беременности и спрашивала меня, делать ли ей аборт. Кажется, женщины обожают такие разговоры. На эту же тему мы случайно заговорили давеча с Вадой Кацуко. (Впрочем, теперь я сомневался, что это было случайно.) Как бы то ни было, мое мнение жена знала хорошо. При ее предрасположении к внематочной беременности все должен был решать врач, и никакие разговоры делу помочь не могли. Но жене хотелось поговорить, поспорить. Я отлично понимал ее чувства, однако переливание из пустого в порожнее представлялось мне глупым. Я не могу сказать, что не хочу ребенка, но не могу сказать, что и хочу. Детей не рожают, они рождаются.

…Врач сказал, что на этот раз беременность кажется нормальной, но будет лучше, если мы все-таки решим сделать аборт. В таком вопросе решение ничего не значит, подход с точки зрения морали и нравственности возможен здесь, видимо, лишь как следствие воспаленного воображения. Действительно, как ни трудно провести грань между абортом и детоубийством, но еще труднее определить грань между абортом и противозачаточными мерами. Да, человек есть существо, наделенное будущим, убийство есть зло, потому что отнимает у человека это будущее, однако будущее всегда и всюду есть тень настоящего времени. Ну кто же несет ответственность за будущее тех, у кого нет даже этого настоящего? Это было бы уходом от действительности под предлогом ответственности.

«Значит, ты считаешь, что нужно сделать аборт?» — «Ничего я не считаю. Я сказал только, чтобы ты поступала по своему усмотрению». — «Но я спрашиваю твое мнение». — «У меня нет мнения. Мне все равно…» Ссора, конечно, глупость. Но и уход от ссоры есть такой же жалкий обман. Неужели близкие — это те, кто вот так бессмысленно наносит друг другу раны? Я верил в свою логику, я самоуверенно полагал, будто все всегда выходит в соответствии с моим мнением. Поэтому, когда жена вдруг встала с места, смяв каталог, и вышла, я остался сидеть, выпил еще стакан виски и через минуту забыл обо всем.

Слова Ёрики о том, что мой ребенок, возможно, стал подводным человеком, мгновенно обратили в пыль мою уверенность в себе. Мой ребенок, который не должен был родиться, неподвижно смотрел на меня из темной воды… Вот темные щели в утолщении подбородка, это жабры… Уши как у всех людей, но веки должны измениться… В черной воде колышутся белые руки и ноги… Мой ребенок, который не должен был родиться… Ребенок, которого я зачал, о котором я самодовольно препирался с женой, скрестив ноги на подушке… Ленивый самообман и тупая самоуверенность того вечера обернулись отмщением и нависли над моей головой… У нас с женой больше не будет взаимных укоров. Отныне раны буду получать только я. До конца дней жена будет укорять меня призраком нашего ребенка, насильственно оставленного в живых, и чем отчаяннее я буду защищаться, тем больнее будут удары, а если я попытаюсь спастись бегством, все равно меня всюду будут ждать неподвижно раскрытые глаза, глядящие из воды…

Я неловко оборвал смех.

— Нельзя же так… — проговорил Ёрики, пристально следя за моим лицом. — Если вы не убедитесь сами…

— Понятно. Спасибо тебе, теперь я, кажется, знаю, что нужно делать…

— Что именно?

— Мы поговорим потом, когда вернемся.

Ёрики испытующе посмотрел на меня, повертел в нагрудном кармане карандаш и стал выключать машину.

— Что это? Все время шла запись?

— Вы же не велели выключать, сэнсэй… — улыбнулся Ёрики. Он показал на счетчик работы звукозаписи. — Если что-нибудь случится, это будет вместо нашего завещания.

Зал наполняется едва слышным шепотом тишины. Как всегда, машина почему-то кажется не такой, как обычно. Это очень неприятное ощущение: словно за ее блоками ждет, раскрыв гигантскую пасть, дорога в будущее. И будущее вдруг показалось мне не сухой схемой, как до сих пор, а неистово жестоким зверем, обладающим своей, независимой от настоящего волей.

Программирование есть не что иное, как превращение качественной реальности в реальность количественную.

Ночь тихая и жаркая. Между пальцами выступает пот, как будто на руках перчатки. Звезд не видно, в прореху между тучами выглядывает багровая луна. Мы зашли в сторожку вахтера, и Ёрики куда-то позвонил. Вахтер немедленно, словно только нас и дожидался, открыл для меня банку фруктового сока. Его угодливость отвратительна.

— Созвонился? — наугад спросил я.

— Да, все в порядке, — ответил, улыбнувшись, Ёрики. — Пойдемте.

Больше мы не проронили ни слова. Соглядатая у ворот нет. Мы выходим на трамвайную линию, и вскоре нам удается поймать такси. Я усаживаюсь и торопливо лезу в карман за платком, но не успеваю: капля пота падает у меня с кончика носа. Ёрики говорит шоферу:

— Из Цукудзи поедем через Харуми до моста на строительном участке номер двенадцать. Знаете? Это мост Ёрои… Так вот, сразу за мостом…

Немолодой шофер с полотенцем от пота на голове под форменной фуражкой на секунду обернулся и подозрительно поглядел на нас, затем молча включил мотор. По сторонам привычно потянулись ряды истомленных, обессиленных духотой деревянных домов. В каменных кварталах жара усилилась. Через час мы миновали Харуми, и впереди открылся опустошенный пейзаж, весь состоящий, казалось, из канав и дорог. Сначала мы говорили о чем попало — о резких изменениях погоды за последние несколько лет, о небывало высоких приливах, об опускании грунта, о частых землетрясениях — затем замолчали. Кажется, я даже задремал ненадолго.

Наконец впереди, в липком солоноватом ветре засиял зелеными огнями мост Ёрои. Эти яркие огни в центре мрачной пустыни производят очень неприятное впечатление. Когда мы ехали через мост, послышался низкий короткий рев гудка. Час пополуночи.

За мостом у обочины шоссе стоял старомодным автомобиль. Возле него сидел на корточках человек с карманным фонариком и делал вид, будто копается в моторе. Ёрики велел шоферу остановиться, расплатился, и мы вышли. «Это оттуда», — произнес Ёрики, подошел к машине у обочины и что-то сказал. Человек с фонариком сейчас же встал и поклонился.

Мы пересели в его машину и проехали еще минут двадцать. Дороги были широкие, обычные, но ехали мы как-то необычно. Очень скоро я потерял ориентировку. Мы миновали три больших моста, так что, вероятно, не были уже на территории строительного участка номер двенадцать. Но я решил не задавать вопросов. Раз уж пускаются на такие хитрости, то спрашивать бесполезно, все равно не ответят. А если скрывать не собираются, то лучше подождать и потом попросить показать на карте.

Наконец машина остановилась. Пустынная улица между огромными складами. Впереди, где дорога обрывается у моря, одноэтажная деревянная постройка, окруженная обычным бетонным забором. У входа незаметная деревянная табличка с надписью: «Лаборатория Ямамото». Во дворе под открытым небом валяются железные бочки. Я поспешно поднял глаза. Но, к сожалению, луна спряталась за тучами. Впрочем, она все равно не помогла бы мне определить, куда мы попали. Море здесь было со всех сторон, кроме северной.