Я жива. Воспоминания о плене - Масуме Абад

Каждый из нас имел право в качестве представителя губернатора выбрать для себя место работы в одном из центров, учреждений или организаций. Ближе всего моей душе было служение в Абаданском сиротском доме, который мы называли приютом. Неведомая и тайная сила звала меня к детям, и работа в приюте по-настоящему привлекала меня. Придя в сиротский дом, я встретила сестру Мей-манат Карими, которая преподавала Коран в мечети имени Обетованного Махди (да приблизит Аллах его пришествие!). Мейманат была весьма набожной и религиозной девушкой. Я очень обрадовалась встрече с ней. Несмотря на то, что она тоже недавно пришла в приют, Мейманат успела хорошо узнать царившую там атмосферу и детей, поэтому показала мне разные отделы приюта. Последний, кому она представила меня, был директор приюта. Я заметила, что он был не в восторге от нашего прихода. Директор был нервным человеком, который, по-видимому, вымещал свои внутренние комплексы на этих беззащитных детях, ругаясь и крича на них. Все дети очень боялись и слушались его.

Девочки и мальчики содержались в двух разных секторах, имеющих отдельные выходы на открытое пространство. Каждый сектор имел несколько спальных помещений, рассчитаных на двадцать человек. В приюте имелась столовая, в которой работники Наим, Абдуль-Хусейн и Акбар готовили еду для ста двадцати детей в возрасте от двух до пятнадцати лет. Брат Карим Салахшур[57] приказом губарнатора был назначен на должность начальника Комитета Красного Полумесяца. Он был студентом Института нефти Абадана. Поскольку количество мальчиков было велико, он сначала выбрал брата Сейеда Сафара Салехи в качестве воспитателя, а впоследствии передал ему полномочия по руководству приютом. Сейед был одноклассником Рахмана и одним из тех ребят, которые работали в мечети имени Обетованного Махди. А я училась в одном классе с его сестрой Фатимой-аль-Садат. Я спросила его: «С чего начнем? Как нам подружиться с детьми и сделать так, чтобы они нас приняли?». Он ответил: «Этих детей собрали в одном месте лишения, страдания и боль сиротской участи и одиночества. Мы должны разделить с ними эту боль, поняв ее. Тогда они почувствуют к нам доверие и симпатию».

Как мы ни старались завязать разговор с детьми, они с отрешенными взглядами проходили мимо нас. Облик каждого из них нес печать недоброй судьбы. Одна из девочек сказала: «Мы – ошибки Бога. Мы должны были умереть в утробах своих матерей, но не умерли. Мы не должны были родиться на свет, но родились». Моральное и эмоциональное состояние этих ребят было одно плачевнее другого. Имена и прозвища[58], которыми дети называли друг друга, свидетельствовали о горькой и многострадальной жизни, выпавшей на их долю. Сначала я думала, что у Хасана фамилия такая – Сарерахи, но после я поняла, что «сарерахи» (в переводе с персидского – беспризорник) – это история жизни Хасана. Десять лет, одиннадцать месяцев и шесть дней назад Хасана нашли рядом с кучей мусора, после чего его принесли в этот приют. Другого прозвали Сухрабом-Обманщиком. Мать Сухраба умерла во время родов, после чего его отец отдал мальчика в этот приют, а сам из-за нищеты стал жить на улице номер Один района Ахмад-Абад[59]. Третьего мальчика звали Муса Гашишный. Его история потрясла всех. Муса был жертвой порочных и губительных развлечений своих родителей-наркоманов. Каждый раз, когда они вдруг загорались желанием забрать Мусу домой, они прижигали ту или иную часть тела мальчика «мангалом» для варки гашиша. Раны на теле Мусы не позволяли ему забыть родителей. Еще одним обитателем приюта был Шапур-Попрошайка. Его мать была цыганкой-нищенкой. После смерти отца Шапура она не в силах была содержать ребенка, начала попрошайничать и иногда приносила Шапуру в приют немного сладостей и что-нибудь из одежды. Одним словом, каждый из ребят носил печальное прозвище согласно своей тягостной жизненной истории.

И теперь нам предстояло подружиться с этими детьми, заниматься с ними и проводить с ними культурную работу. Нам надо было войти в их жизни. Мы не должны были смотреть на них, как на странные и обделенные существа. Они были похожи на других детей, живших в городе, с той лишь разницей, что эти родились на свет более одинокими и неимущими, лишенными самой элементарной и естественной жизненной прерогативы – родительской любви. Мы не знали, с чего начать. Мы не знали, должны ли мы заботиться только об их физическом благосостоянии и росте или рассказывать им об исламе, революции и Имаме. С чего начать вести с ними разговор? Знали ли они вообще, что произошла революция? Имела ли она для них хоть какое-нибудь значение? Видели ли они революцию? Брат Салахшур постоянно акцентировал внимание на важности нашей миссии и говорил: «Если вы познакомите их с исламом, революцией и Имамом, они сами найдут правильный жизненный путь. Только не будьте слишком эмоциональны и не проявляйте по отношению к ним жалость». После долгих бесед и советов с братом Салахшуром мы пришли к выводу, что подобная необустроенная жизнь нуждается в структурировании и законе. И я включилась в этот процесс.

Сейед начал свой первый урок словами: «Отныне никто из вас не имеет больше права называть других кличками и прозвищами. Надо называть друг друга добрыми именами. Все мы – одна семья, все мы друг другу – братья и сестры. Более взрослые должны опекать более младших и заботиться о них». И тут Расул – один из приютских детей – оборвал Сейеда на полуслове и спросил громко: «Братья и сестры от скольких мам и пап?». Но Сейед спокойно и невозмутимо продолжил: «Даже в самой слабой памяти остаются воспоминания о малейших проявлениях доброты. Мы закрепим союз братьев и сестер дружбой и любовью».

Поднялся шум. Седдика, которая была самой разумной из всех детей, крикнула: «Заткнитесь! Дайте услышать хотя бы два стоящих человеческих слова!» Сейед продолжил: «Старшие пусть укроют младших под зонтом своей доброты и заботы». И вновь послышались с разных сторон шутки: «Под каким зонтом мы должны пойти в этот палящий зной, когда дождем и не пахнет?!» Малолетняя аудитория взорвалась смехом. Сейед продолжил: «Всевышний, сотворивший нас, ниспослал нам Книгу и Пророка для того, чтобы они наставили нас на путь истинный и показали нам правильный образ жизни. При их помощи мы должны выбрать для себя прямой путь. Человек сам творит свою судьбу». Но дети как будто сговорились не дать Сейеду вести свою речь. Они беспрерывно выкрикивали шутливые и язвительные реплики с разных сторон и пытались дерзить. Настала очередь Фариды выкрикнуть свои постоянные внушенные ей матерью измышления: «Мы же только ошибки Всевышнего! Никто не сможет наставить нас на путь истинный. Лучшие наставления для нас – это пощечины и пинки. Мы становимся более или менее людьми, когда нас бьют». Сейед терпеливо и медленно произнес: «Нет, ребята, если бы кто-нибудь становился человеком при помощи побоев, осел бы тоже давно стал человеком». Дети замеялись, ухватились за этот новый сюжет, и теперь каждый из них начал шутить на эту тему. Сухраб сказал: «Наверно, я тот самый осел, которого били так, что он стал похож на человека». Сейед, невзирая на эти реплики, продолжил: «Вы знаете, что шахиншахский режим, господствовавший в стране, свергнут, и все мы сейчас под сенью руководства имама Хомейни оказались направленными на верный путь? Если вы захотите, вы тоже впредь можете быть с нами и узнавать больше об истории жизни Имама». Один мальчишка сказал: «Уважаемый, нас здесь морят голодом, поэтому если, слушая эти истории, мы будем прерываться и есть хлеб и кебаб, начинай их рассказывать, если же нет, история о нас самих – самая душещипательная».